. Я, знаешь ли, даже в иной раз бьюсь в догадках: как только она решилась приютить Настю? В сущности это было существо жалкое, маленькое – что же заставило её взять на себя такую ношу? Я и мои прошения тут точно ведь не при чём, ибо меня маменька никогда не слушала да и не послушалась бы. Что же тогда?.. что?..
Катенька. Право, мне сложно на это что-нибудь сказать.
Мирослав. Эх, и не надо ничего говорить, Катенька… Тут уже не к чему говорить.
Катенька. Я уверена, у вас с ней ещё всё наладится.
Мирослав. (Со снисходительной улыбкой). Хорошая ты, Катя… Ты ведь такая же, как я.
Катенька. Что вы! Вы вон какой! А я так-с… Всего только.
Мирослав. Да что есть в этих титулах! Сердце у тебя доброе, Катя. Это важнее всего. И мечтаешь ты, будто как я же…
Катенька. Что вы, Мирослав Григорьевич, перестаньте.
Раздаётся звонок.
Входит Алёна Степановна.
Алёна Степановна. Доброго утречка!
Наталья Андреевна. Будьте здоровы.
Наталья Андреевна и Мирослав недовольно переглядываются между собой.
Мирослав. Я, пожалуй, пойду. Проведаю Настю.
Наталья Андреевна. Не ходи к ней.
Пауза.
Мирослав. Что ж… ладно…
Уходит через центральную дверь.
Катя вслед за ним.
Алёна Степановна. Вы снова поругались?
Наталья Андреевна. Право, я уже не знаю, что с ним и делать. Сегодня ни за что ни про что обидел Настеньку.
Алёна Степановна. Он прилежный молодой человек, и я уверена, он не хотел нанести обиды. Быть может, не нарочно…
Наталья Андреевна. Да что тебе его оправдывать?
Алёна Степановна. Он бывает, конечно, остёр на язык, да только едва он намерен сделать какую-нибудь неприятность.
Наталья Андреевна. Не намерен, говоришь? Не намерен? Он сегодня ясно высказал сестре, что жених её, видите ли, якобы подлец. Молодые уже месяц помолвлены, а он позволяет себе такое говорить!..
Алёна Степановна. Довольно тебе на него так серчать. В сущности, он ведь ещё подросток, совсем юный. Что-то ему может быть ещё не понятно, где-то он, может, поведёт себя неманерно, не так как нужно, но всё это только лишь от незнания.
Наталья Андреевна. В том и дело, что он истинный дурак, а я и ума не приложу, что с этим самым дураком делать. Он будто совсем не намеревается взрослеть: всё выдумывает какие-то сказки, притчи, всё время указывает, что верно, а что не верно, руководствуясь своими, только ему понятными, доводами. Ведь вдумайся: могут же у меня быть какие-нибудь заботы, помимо имения! Вдруг я вовсе уеду из села, стану жить в каком-нибудь Петербурге или хотя б просто в уездном городишке, это не важно! В конце концов, я женщина хоть и не старая, а уже и не совсем чтоб молодая, Бог весть, что со мною приключится завтра. И могу ли я быть спокойна, когда знаю, что мой прямой наследник, уж прости меня, болван! Ну могу ли я доверить ему хозяйство, дом, землю, когда он только и способен что кричать направо и налево свои выдумки? Он ведь ветреный, самый что ни на есть ветреный. Такой мало того сам не уследит, так ещё и обманется: попадётся какой-нибудь прохвост, прознает, что у нас такой дурень всем имением располагает, так вокруг пальца за нос того обведёт и аккурат всё поместье оттяпает! В его года уж взрослеть надо, а он всё ребёнок.