– Ты расстроилась?
– Нет, – девушка поднялась с травы и кое-как отряхнулась. – Просто подумала: как здорово, что ты спасла меня из болота, тогда.
Туликетту довольно зажмурилась, когда Иви подошла и потрепала её по голове.
– Ты как хлеб. Туликетту любит хлеб.
Иви ещё немного постояла, трогая острые мягкие уши.
– И я люблю тебя.
Хитрые жёлтые глаза сузились, хвост позади Туликетту ударил о землю и раздвоился.
Туликетту – лиса-чернобурка в финской мифологии и олицетворение Северного сияния.
Суви – женское финское имя означает «засушливое лето».
Иви – женское финское имя означает «жизнь».
Когда отец умер, старые часы в гостиной били полночь. Седая кукушка выскочила из-за резных ставень над циферблатом. «Ку-ку… Ку-ку», – открылся механический клюв, щёлкнул медный язычок.
Ночь на распоротом брюхе вползла через узкие окна и улеглась на ковре чернотой. Эта ночь перекинулась дворнягой, старой и плешивой. Хозяйская рука давно не трепала кудлатый загривок, и она страшилась прикосновений. Скалить желтые резцы тоже было страшно, и всё, что оставалось этому нелепому существу, – истекать чернотой и звёздами на старый потёртый ковер, не отводя от меня своих безразличных глаз.
Когда умер отец, из-под половиц вышли три его тени, окинули взглядом потёмки гостиной, не замечая меня, свернувшейся калачиком под столом.
– Ей должно было нагреть самовар, – сказала тень отца, высекшего мою мать розгами, – но поганое дитя оставило его холодным.
– Теперь мы пойдём в Ирий, смердя его мором, – сказала тень отца, утопившего моих братьев в болоте. – Белая зверица настигнет нас. Как идти, если не пил кипрея, не прожевал стебель аира?
– Рёвом выреветь, – сказала тень отца, качавшая мою зыбку, – когда пойдём по ивовым прутикам.
Старшие тени мертвеца засмеялись и оскалились на младшую.
Когда отец умер, только я и лужица ночи на ковре видели, как две его тени отрывали кусочки от третьей – жевали их, посасывая, как сочный стебель аира.
Механическая кукушка прокуковала трижды по три и умолкла. Я вспомнила о том, что стоило напечь хлеба или блинов тонких, как кожица ягненка, жёлтых, как слепящее солнце, и нагреть самовар. Стоило вылезти из-под стола и почивать тени моего отца: ту, что засекла мою мать кнутом, ту, что утопила моих братьев в болоте, и последнюю – ту, что я все ещё любила, – сожранную.