Что он делал, увидев ее? Во сне он признавался в любви, эти сны всегда были лишены пошлости физического влечения, она была для него лишь духовной сущностью, частью души его собственной. Что он делал, увидев ее на холсте? Он благоговел, дорисовывая ее, смотрел часами на ее лик, представляя, как она оживет, выйдет из картины и заговорит с ним. Генри знал, что эти мечты неосуществимы, он не был сумасшедшим. Но мечта не угасала в нем ни на миг. Для него не имела никакого значения вероятность воссоединения с его возлюбленной. Не имела никакого значения его будущность и жизнь. Все, что он хотел, все, о чем он мечтал, – это здесь и сейчас. Быть рядом со своей любовью, смотреть на нее, безнаказанно трогать пальцем ее лицо, говорить с ней, пусть и не получая ответа, но иметь монолог вместо диалога – уже лучше, чем ничего. Тем более, если это был диалог. Ведь если ты представляешь ответы собеседника, то чем это отличается от реальных его ответов? Как часто мы общаемся с другим человеком, но слышим лишь то, что хотим услышать? Не является ли каждый диалог монологом, который мы мним себе беседой с кем-то другим, беседуя лишь с самим собой? Хотим ли мы слышать те ответы, которые нам неудобны? Или мы лишь подстраиваем свои монологи под беседы с другими людьми, чтобы доказать себе правоту собственного мнения? Собственного «Я»? Не оно ли одно важно нам? Не наделяем ли мы своих партнеров теми качествами, что соответствуют нашему «Я», ведь нам так удобно. А, когда они не отвечают нашим требованиям, мы их отвергаем, как неподходящих нам. Не лучше ли тогда найти себе портрет, секс-куклу или тому подобное, что мы наделим всем, чем мы хотим, но что не проявит свою индивидуальность несовместимую с нашей?