– Говорят, ты книжку писать решил, – первой заговорила Виолетта. – Эй ты… как тебя… иди, погуляй. Да не боись, не придушу…
– Если решишь, сопротивляться не стану.
– Да ну тебя, Громов, – отмахнулась она. – С такими шуточками… и на хрена оно мне? Хочешь помереть – сам вешайся, без моего участия.
И главное, не понять, шутит или нет.
– Как… дети?
– Дети? Да нормально. Старшая вон работает вовсю. Младшему последний год остался. Тот ещё обалдуй. А ты что, по племянникам соскучился?
– Может, и соскучился… замуж у тебя там не собирается?
– Дочка? – уточняет зачем-то. – Хрен его знает. Нынешние не особо и торопятся. Живёт там с кем-то, но даже вот не скажу, всерьёз это у неё или так, здоровья ради…
Парк при больнице имелся.
Приличный такой. Поднимались ввысь дерева, в зелёной гриве которых уже появились первые капли осенней желтизны. И тяжелые листья попадались на вымощенной белою плиткой дорожке. Цвели цветы.
Птички пели.
И люди гуляли. В одиночестве вот или парами. Иные – в колясках, как мы. И со стороны мы с Виолетткой кажемся такою обыкновенною парой.
Чушь какая.
– Тебе-то что, Громов? – она свернула на боковую дорожку, которая вывела к беседке. Дикий хмель, затаившийся в зарослях шиповника, подобрался и к ней, взметнулся тяжелою волной, погребая под собственным весом хрупкое кружево дерева.
Беседка была крупной.
И пандус имелся.
По нему Виолетта коляску и затолкала, чтобы потом развернуть. И наклонившись к самому моему лицу, заглянула в глаза:
– Или совесть замучила?
– Меня?
– Действительно… чего это я. Какая у тебя совесть? – она отступила и села на лавочку, чтобы вытащить из безразмерной своей торбы сигареты. – Или Викусю дразнить собираешься? Он и так вон места себе не находит. А женушка его вовсе… дура.
Виолетта махнула рукой.
– Как по мне, понятно, что любви глубокой родственной меж нами нет, а потому смысла нет вокруг тебя танцы водить, надеясь, что ты вдруг осознаешь, сколь им задолжал, и растаешь.
Дым был горьким.
– Дай… – я протянул руку.
Ладонь дрожала, пальцы ещё скукожились и вряд ли я сумел бы их распрямить, но всё же вот вытянул. Сам.
– Охренел? – удивилась Виолетта. – Ещё скопытишься. Потом доказывай, что я не виновная…
– Да ладно… ещё скажи, что опечалишься.
– Вот уж точно нет. Но проблем отгребу.
Однако сигарету дала.
Надо же… ничего не ощущаю. Дым как дым. Горький. Едкий. И никакого удовольствия. В этом всё дело. Я осознал факт ясно-ясно, как оно случалось порой.