– Ты что за пакость к нам принес? И как она прошла сквозь эти двери? – поэтично вопрошал ни то ребенок, ни то старик, оставшийся размером по колено.
Павлов пригляделся и понял, что перед ним домовой.
– Какую пакость? Брысь!
– Я тебе сейчас брысь, – кольнул он карандашом Павлова в ногу.
– Ай, скотина!
– Кузьмич! – разозлилась Настасья. – А ну оставь гостя в покое!
– Он пакость к нам домой принес, а хозяин-то не заприметил совсем, головой бедный, повредился, – не стеснялся домовой. – Мои слова и обереги не работают против нее! Какая-то дрянь заморская!
Павлов не понимал, радуется домовой или потешается, он отличался от домового, жившего у бабы Клавы. Тот был вечно чумазый, со смешными, детскими наивными глазками и приятным голоском. Тот маленький дружок по имени Петруша любил молоко и рассказывать истории, от которых веяло наивностью, и баба Клава смеялась до слез. Этот же подлец походил на хозяина имения: в брючках, рубашке и жилетке, с блокнотом и охапкой карандашей, которыми тыкал и бросал в людей. Волосы темные, бакенбарды до половины щек, такие обычно просили сбрить, а ему шло! К носу его картошечному подходило и глазам до того круглым, что они вмещали в себя всю окружающую суету, и там еще оставалось место для подозрений.
– Что там у вас? – остановилась Настасья, и вместе с нею суета.
Павлов достал футляр, Костомаров прослезился потрепал Павлова по щеке, и сказал:
– Да я тебе подарок привез, сюрприз хотел сделать, – забрал он футляр и открыл.
Настасья запищала как ребенок, достала брошь и показала девушке по левую руку, затем старику брюзге, и все восхищались красотой русалки, хвалили Костомарова.
– Спасибо тебе, родненький, хоть что-то ты помнишь! – сказала она, обезоружив Костомарова, который не мог вспомнить, что он опять забыл.
– Заколдованная вещица, выбрось ее, хозяйка, молю! – просил Кузьмич, но, увидев суровый взгляд Настасьи, прошептал что-то невнятное и медленно, весь в раздумьях, поплелся куда глаза глядят.
– Чего встали? Живо-живо! Костю и Игоря надо кормить! – прикрикнула Настасья, и вновь все вокруг закопошились.
После ужина Костомаров и Павлов поведали о случившемся с Серебрянниковым. Настасья мрачно оглядела Павлова, и тот был готов поклясться, что на войне не видывал такого сурового взгляда. Настасья задумчиво пожевала нижнюю губу, и сказала, глядя на растерянного Костомарова: