Но Линь Сюэ не слышала его. Она была в другом мире – там, где голоса ветра пели о свободе, о небе, что когда-то было целым. Её пальцы двигались быстрее, мелодия становилась громче, и ветер превратился в бурю. Он сорвал крышу храма, деревянные балки рухнули с треском, а статуя Цянь Луна треснула, её сапфировые глаза упали на землю, как слёзы.
Линь Чжоу бросился к дочери, его лицо пылало гневом. Он схватил её за руку, вырвав гуцин из пальцев, и швырнул его на землю. Инструмент ударился о камни, струны лопнули с жалобным звоном.
– Что ты наделала?! – зарычал он. – Ты проклятие этого клана!
Линь Сюэ упала на колени, её руки дрожали, но голоса в голове не замолчали. Они кричали, требовали продолжения, и она чувствовала, как что-то внутри неё рвётся наружу.
Осколок над деревней задрожал сильнее. Его края засветились, как раскалённый металл, и ветер, что кружил вокруг, стал вихрем. Он обрушился на деревню, снося дома, как сухие листья. Люди кричали, бежали к холмам, а Линь Хань упал на колени перед разрушенным алтарём, шепча молитвы. Линь Сюэ подняла голову, её слепые глаза смотрели в небо, и она услышала голос – ясный, как звон колокола:
– Ты – начало, дитя. Ты – первая струна.
Буря стихла так же внезапно, как началась. Деревня лежала в руинах: дома раздавлены, храм – груда обломков, а осколок в небе затих, его гул растворился в тишине. Линь Сюэ стояла одна посреди хаоса, её сломанный гуцин покоился у ног, а сердце билось, как барабан. Клан смотрел на неё с ужасом и ненавистью. Линь Хань поднялся, его посох дрожал в руках.
– Ты больше не дочь этого клана, – сказал он, и голос его был холоден, как сталь. – Уходи, или мы отдадим тебя богам.
Линь Чжоу молчал, но его взгляд был тяжелее слов. Линь Сюэ подняла сломанный гуцин, прижала его к груди и пошла прочь. Ветер шептал ей вслед, и она знала, что пути назад нет.
Линь Сюэ стояла посреди разрушенной деревни, её босые ноги утопали в пыли и обломках, а ветер, ещё недавно бушевавший, теперь гладил её щеки, как виноватый ребёнок, что натворил бед. Сломанный гуцин в её руках казался тяжелее, чем раньше, его треснувшее дерево впитало тепло её ладоней, а лопнувшие струны молчали, словно оплакивая собственную смерть. Она не видела лиц клана – ни гневных глаз Линь Ханя, ни сурового взгляда отца, ни перепуганных детей, что прятались за матерями, – но чувствовала их. Их страх и ненависть повисли в воздухе, густые, как дым от угасающих костров, и она знала, что этот воздух больше не её дом.