В корзине обнаружился глиняный кувшин парного козьего молока, головка сыра и еще теплый ржаной хлеб. Забыв об осторожности, я вонзил зубы в добычу и даже застонал от удовольствия. Я нормально не ел уже почти двое суток. Так, безвкусные перекусы на редких заправках. А прошлой ночью, недалеко от Торжка, я позволил поохотится волку. Это придало мне сил, но сытым так и не сделало.
Хлеб оказался удивительно душистым, молоко – чересчур прозрачным, а сыр – немного пресным. Изборская крепость, если и не жила впроголодь, но явно испытывала проблемы с продовольствием. Вряд ли дядька Еремей всерьез опасался девчонки-сиротки, скорее просто лишний раз не хотел прикармливать остатки ее стаи.
От незатейливого, но сытного ужина, да и просто от усталости, меня разморило. Я поставил корзину на пол, расстелил на лавке одеяло, второе положил под голову и лег. Глаза слипались, я отчаянно боролся со сном.
И проигрывал.
Природа все-таки взяла свое.
Разбудил меня тихий шорох. И следом в нос ударил запах чужака – удивительно нежный, весенний, совсем не подходящий полуразрушенной крепости на краю земли. И следом пришло любопытство зверя. Я открыл глаза и медленно сел, стараясь не спугнуть незваного гостя.
Точнее, гостью.
Девчонка застыла в дверях.
Босая и простоволосая.
Тонкую фигуру скрывала белая рубаха до пят с обережной вышивкой на подоле. Темные пряди обрамляли бледное лицо, на котором янтарным пламенем горели волчьи глаза.
Я спрятал когти и поднял вверх руки, позвал, добавив голосу силы вожака:
– Ясна…
Девчонка зарычала по-звериному, оскалилась, обнажив клыки, и подалась назад. Но не ушла, только слегка пригнулась, против воли уступая.
Я протянул руку вперед и приказал:
– Подойди.
Она недовольно мотнула головой и попятилась, споткнулась о высокий порог, пошатнулась.
Я подался вперед и перехватил ее за запястье, дернул на себя, заставляя подчиниться. Кожу закололо искрами протеста.
Сильная.
Я позволил зверю вести, и девчонка задрожала. Волчья сила затопила тесное помещение, спертый воздух загудел, в оконцах под низким потолком зазвенели стекла. Ясна отчаянно зарычала, дернулась и поникла, принимая мое право.
Я прижал ее к себе, зарылся носом в темные пряди, почти до хруста стиснул хрупкие кости.
Позвал:
– Ясна…
И услышал в ответ сдавленное:
– Отпусти…
– Отпущу, если обещаешь не делать глупости, – ответил я и, не удержавшись, скользнул клыком по ее щеке.