Вскоре последовала большая амнистия, которую в народе называли «бериевская», – отсюда, с Севера, потянулись составы с бывшими зэками. С собой они везли лагерный, гулаговский фольклор – песни, частушки, и это лагерное наследие долгих зимних посиделок за колючей проволокой рассеивалось, проникало в квартиры, дома, множилось в рукописных блокнотах подростков, которые по вечерам во дворах под гитару напевали эти тюремные песни. И в этих песнях всплывали различные географические координаты архипелага ГУЛаг – от Соловков до Колымы.
Воркута:
Этап на Север, срока огромные,
Кого ни спросишь – у всех Указ…
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз.
А завтра утром по пересылке я
Уйду этапом на Воркуту,
И под конвоем, своей работой тяжкою,
Быть может, смерть свою найду;
Печора:
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь.
Но чувства свои сбережешь
И их никому не раздаришь.
А я далеко, далеко,
И нас разделяют просторы.
Прошло уж три года с тех пор,
Как плаваю я по Печоре.
А в тундре мороз и пурга,
Болота и дикие звери.
Машины не ходят сюда,
Бредут, спотыкаясь, олени…
И конечно же, прекрасная планета с названием Колыма:
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы.
На море спускался туман,
Ревела стихия морская.
Лежал впереди Магадан —
Столица Колымского края.
Не песня, а жалобный крик
Из каждой груди вырывался.
«Прощай навсегда, материк!» —
Хрипел пароход, надрывался.
От качки стонали зэка,
Обнявшись, как родные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
– Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой!
Сойдешь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.
Ну и конечно, были и песни про побеги заключенных из гулаговских спецучреждений:
Это было весною, в зеленеющем мае,
Когда тундра проснулась, развернувшись ковром.
Мы бежали, два друга, замочив вертухая,
Мы бежали из зоны, покати нас шаром.
Лебединые стаи нам навстречу летели,
Нам на юг, им на север – каждый хочет в свой дом.
Эта тундра без края, эти редкие ели,
Этот день бесконечный – ног не чуя бредем.
По тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд «Воркута – Ленинград»…
И этот лагерный, уголовный фольклор – песни, частушки, всякого рода прибаутки постепенно расползались по стране, проникая в различные социальные слои. Не чурались этих песен и дети высшей партийной знати. Для них, для этих диссидентствующих детей и внуков гулаговских надзирателей, вохровцев и различных энкавэдэшных чинуш, было особым шиком на своих вечеринках пропеть что-нибудь из уголовного фольклора или продекламировать какую-нибудь частушку про партийную номенклатуру и про смерть Сталина.