. Рукопись крали трижды. И Андрей Дмитриевич восстанавливал, причем литературно первые записи были, конечно, интереснее. Наверное, так у всех бывает.
После второго воровства у Андрея был период очень тяжелой депрессии. Вот он тогда отказался продолжать, и мы с ним не то что ругались, я прямо на него дико кричала, что он должен, а он говорил: «Нам все равно с тобой не перебороть весь Комитет госбезопасности». И я начинала думать, как он, что не перебороть, но все-таки мне казалось, что должна заставить его снова работать. А потом он начал очень активно восстанавливать рукопись, писал в день от пятнадцати до тридцати шести страниц.
ЮР Вы имеете в виду машинописные или его почерком?
ЕБ Нет, почерком. Тридцать страниц – это двенадцать страниц машинописи, это очень много, очень много. И мне удалось по частям вывезти из Горького книгу. И она таким образом выжила.
ЮР А исправно писал в смысле грамоты?
ЕБ О да, Андрей очень грамотный, просто очень грамотный человек.
ЮР Врожденная грамотность?
ЕБ Я не знаю, я, вообще, на примере собственных детей и себя думаю, что грамотность только от Бога. Вот я всегда неграмотная была.
ЮР А как он реагировал на обструкцию, которую устроили на съезде?24
ЕБ В этот раз я приехала за ним, чтобы идти обедать. Обычно во время съезда я его встречала там, у Василия Блаженного, на машине. Подъезжали к гостинице «Россия» и там обедали, потом я его везла назад и шла домой смотреть. Так как мы довольно близко живем, конец трансляции съезда приходился на тот момент, когда Андрей выходил из Кремлевских ворот. Иногда ждала его немножко. Он обычно последний выходил. Во-первых, он очень медленно ходил, во‐вторых, его всегда там задерживали какие-то разговоры, еще что-то такое. И я ему сказала, что, может быть, не надо после этой истории идти. Он сказал: «А что, я убил кого-нибудь?»
ЮР А сам он как, переживал ли? Однажды меня очень удивило, когда он вышел спокойно, уже все вышли, никого не было. Вышел с этой папочкой своей, да. Я говорю: «Как?», он говорит: «Чего-то так они разволновались».
ЕБ Вот именно, они разволновались. Понимаете, у Андрея Дмитриевича была особенность: он не волновался, когда его не понимали свои, и никогда не волновался, когда не понимали или не хотели понимать чужие. Кроме того, он еще за собой знал, что медленно говорит, и даже пытался объяснить эту реакцию зала тем, что он не умеет говорить по бумажке, а думает, когда говорит. И он привык, что, если он говорит на семинарах, люди с этим смиряются и ждут, когда он скажет следующее слово или сформулирует следующую мысль. Поэтому вроде как жалел тех, кто его освистывал.