– Вроде того. Мы – боги. В некотором роде, конечно. В Китае религия не такая, как у вас или в Европе. Издревле считалось, что в деревнях, меченных Волчьей кровью, всё зависит от нас. И чем хуже обстоят дела, тем чаще нам приносят жертвы. Когда совсем плохо – даже человеческие.
– Господи, какой кошмар! – воскликнула я. – Дикость какая!
– Вот и я это понял, – согласно хмыкнул Йонг. – Но, как ты понимаешь, меня никто и слушать не стал. Одиннадцатилетний пацан права голоса не имеет и точно не может быть прав. Особенно, если он читал книжки, а ты нет.
Он злобно ощерился, а я кивнула и затем спросила:
– И что? Ты уехал оттуда? В Россию?
– Да. Мне повезло, и мой отец решил ко мне прислушаться. Ему так-то тоже приходилось несладко… Волком быть, по-волчьи выть… В общем, он пошёл против клана и тайком вывез меня. Не хотел мне такой же судьбы. Помог добраться до поезда, дальше я уже сам.
– Сам? В одиннадцать лет?! – поражённо воскликнула я, и Йонг кивнул:
– Да. Тогда времена были другие, взрослели рано. У меня получилось проехать аж до Новосибирска. Там меня поймали, но больше шататься по поездам смысла и так не было. Прикинулся потерявшим память погорельцем, меня определили в детский дом. Я за год худо-бедно освоил язык, пошёл в школу. К одиннадцатому классу уже вышел на медаль. Поступил на бюджет в столицу, получил красный диплом, отслужил в десанте, потом по контракту ещё пять лет. Вернулся, устроился на работу. Потом своё дело открыл. Купил машину, квартиру, загородный дом в Ленинградской области… Я и думать забыл о том, что здесь было! Мне казалось, что это – просто дурацкий сон. Иногда думал, что я реально погорелец, а всё это мне приснилось…
Я сглотнула сожаление. От сухого рассказа на душе становилось горько, но я старалась не показывать. Мужчины не любят жалости. Во всяком случае, так они говорят.
– А папа? – спросила через минуту я. – Ты с ним не связывался?
– Нет, – Йонг с сожалением покачал головой. – Он мне строго настрого приказал не возвращаться и не показывать, что я жив. Не знаю уж, что он сказал старосте, но думаю, соврал, что я попал под поезд или ещё что. Сейчас уже не спросишь…
– Он умер? – с горечью спросила я, а он медленно вздохнул и ответил:
– Я из-за него здесь оказался. Нарушил слово, за это и поплатился. Мы – Волки. Он сказал мне, что будет всю жизнь чувствовать, жив ли я, а я буду чувствовать его. Нам этого было достаточно, и я почти забыл об этом. А потом начало, – Йонг с болезненной гримасой потёр грудь, – скрежетать что-то. Я не мог понять, в чём дело, а оно скребло, скребло. А потом сны стали сниться. Я понял, что отец умирает. Но, как ты понимаешь, ничего не мог сделать. Я даже не помнил название деревни! Всё это было в таком прошлом, что концов не найти. Но клан нашёл меня сам.