– Да-а-а-а, были у нас концерты, были – скучно протянул он и затушил свою папиросу. Он закопал ее в гору окурков в хрустальной пепельнице и посмотрел на часы. Тарасика Гекасин вызывал к 5:30, но в обозначенное время того еще не было.
Наконец, в стылом утреннем сумраке раздались гулкие шаги, которые эхом разлетались по пустой филармонии.
– Здравствуйте, Лаврентий Эдуардович! Трамваи еще не ходят, я пока до метро добежал, немного задержался, прошу прощения – грузно ввалился пухлый Тарасик. При этом он зацепился грифом своей бас гитары за стул возле двери, повалив его на ковер.
– Ну что ж, – вкрадчиво сказал Гекасин, сминая очередной окурок и засовывая его в гору бычков – ты знаешь, что бывает за опоздания. Знаешь ведь? Вот и хорошо! Это мы оставим на конец нашей аудиенции! – Гекасин обошел вокруг Тарасика в упор, глядя на него.
Тарасик обрадовано закивал, и приготовился слушать новые зарисовки из ночных симфоний, но Гекасин приблизился настолько вплотную к Тарасику, что губы коснулись уха и свистяще прошептал:
– Я улышал, что ты подрабатываешь на похоронах. Твой Урал слышали люди на похоронах у генерала в эту пятницу. А похороны епископа месяц назад? А свадьбы почтенных Марьи и Лютера Кинговых?
Тарасику вжал голову в плечи, насколько это возможно. Возможности его тела позволяли это сделать полностью и возле Гекасина стояло тело без головы с бас гитарой наперевес.
Глава 2. Чанелин собирается на репетицию.
Будильник чванливо зазвонил в 11 утра. Чанелин нащупал его и метнул в стену. Будильник раскололся пополам, но продолжал неистово трезвонить.
– Ах ты ж гадюка! – Чанелин скатился с кровати и как червь пополз среди разбросанных вещей. Он обогнул гэдэровское кресло, лежащий торшер, стол с надломанной ножкой. На столе стояли чаши с вываленными салатами: зимним, селёдкой под шубой и любимым салатом Тарасика – мимозой. Будильник замолк и Чанелин устало опустил свое лицо на лежащую кучку шашлыков.
– Ёперный театр! Сегодня же репетиция в два!
Он попытался вскочить, но вместо этого его естество выдало поток рвоты. Он оросил остатки вчерашнего банкета и встал, осоловело, таращась вокруг. Взгляд его упал на бутылку из-под портвейна, валяющуюся под батареей. Она была на другом конце комнаты – слишком далеко. Мозг подал сигнал , и он потянулся рукой под кровать. Там лежала бутылка Пшеничной, абсолютно полная. Он зубами сорвал колпачок и сделал пять внушительных глотков, наполовину осушив поллитровку.