– СтоИт. Че ей будет? – ответила вместо меня тётка Маша Шамова и залилась хохотом, да таким задорным, что все женщины в телеге прыснули.
Смотрю я на них: они смеются, в бока друг друга толкают, и нет дела им до Светки, подружки моей.
– Пензию–то привезли? – подала голос баба Шура. – А? Глашка?
Глашка это я. Точнее, Аглая. Все меня в Москве Аглаей называют, и лишь только здесь я превращаюсь обратно в Глашку.
– Не знаю, баб Шур, – пожала я плечами.
Баба Шура недовольно зыркнула на меня и грубо сказала:
– Почто не знашь? Мать-то твоя в администрации сидит. Все вы должны знать.
«Все вы должны знать», – прям с нажимом сказала. А с чего бы? Не на почте же моя мать сидит. Логичнее ведь работника почты спросить. Так я и сказала:
– У Виталинки спросить надо.
Виталинка, – женщина лет сорока, уж как двадцать лет работница почты.
– У–у–у, когда только эту пигалицу уволють, – тихо проговорила баба Шура и, завидев Виталину, топчущуюся у самолета, довольно вежливо спросила: – Виталиночка, золотце, пензию привезли?
– Привезли, баб Шур, привезли! – приветливо ответила Виталина.
Зачем увольнять такую прелестную работницу я у бабы Шуры не стала спрашивать. Ясно, что старушка недолюбливает женщину, а ввиду того, что та ей раз в месяц пенсию выдаёт, потому и учтива с ней. Вообще, чтобы кого-то уволить, в деревне причины не нужны. Народ устаёт жить в долгом застое, когда ничего не случается, потому душа требует перемен, бунтов, революций и громких увольнений. Никуда от этого не уйти.
– Слыхала, какое у нас чэпэ случилось? – спросила Ксюнька. Я кивнула, – слыхала.
Ксюнька покачала головой, поцокала языком:
– Ой, не дай бог, не дай бог. Так живешь с мужиком, а он тя раз – и пришибет.
Тетка Маша Шамова – полная женщина с улыбчивым, веселым лицом, красиво качнула головой и громко сказала:
– Тебя – то пришибить – ишо постараться надо!
Все снова дружно прыснули, и даже Ксюнька захихикала, поглядывая на женщин одобрительно. Любит Ксюнька, когда ее силу упоминают.
– Поехали уж, – обмахивая себя платочком, устало сказала ещё одна женщина, имя которой я не помню.
Наконец, Семен Курочкин – белобрысый и конопатый тракторист, кинул в телегу два почтовых мешка, залез в кабину трактора и, дождавшись, когда Виталина усядется, тронулся с места. Трактор, ворча, как огромный жук, пополз по кочковатому полю.