Бородач опускает фонарь, его взгляд светится жалостью.
– Сядь сюда, ближе к свету. Я должен зашить твою рану.
– Все и так заживет! – полурычание-полукрик вырываются из горла, нож со свистом рассекает воздух прямо перед ненавистным лицом. Ненавистным, потому что в него так тяжело смотреть.
– Заживет, – шумно сглатывает Симон, уворачиваясь от взмаха, – но я сделаю так, чтобы это случилось быстрее. Я могу еще много чего полезного сделать. Если ты оставишь меня в живых.
Рука с ножом падает вниз обессиленной плетью. Наваливается усталость.
– Зачем? – в этом вопросе столько невысказанного, что становится душно. А может, это из-за пропитанного кровью воздуха? – Смерть – самый простой выход. Или хочешь тоже стать предателем?!
Влажные близко посаженные глаза Симона кажутся темными в игре света и теней.
– Жить хочу. Пощади. За свою жизнь заплачу любую цену. Все равно тебе за свою придется платить больше.
***
Рогар остановился, только когда почувствовал, что в шатре кроме него еще кто-то есть. На остров опустился вечер, подходил к концу долгий день, в течение которого он истово напивался в одиночку, укрывшись от других за парчовым пологом, сбежав от всего мира, который так любил… и в последнее время возненавидел, как понял только что.
На площади разожгли костры и устроили танцы, отблески света и тени силуэтов плясали на мягких стенах шатра, это очень напоминало долину Меарра в старые добрые времена, когда люди поклонялись богам из Подэры. Тогда девы тоже приходили ночами, маня зазывными улыбками и томно алея щеками, распустив длинные волосы по плечам. У девы, которая теперь стояла на пороге, волосы были распущены, но губы сжались в плотную тонкую линию и на скулах темнел лихорадочный румянец, совсем не похожий на кокетливый стыд.
Рогар вышел из боевой стойки и медленно опустил меч, разглядывая ее. Худые ключицы, острые коленки, колючий взгляд. Маленький островной рачонок, стиснувший одну руку в другой, будто порываясь убежать и одновременно удерживая себя на месте. Думал, что не придет, устроит отцу истерику, прикинется больной или показательно попробует покончить с жизнью – ан нет, стоит, трясется и с вызовом смотрит прямо в глаза.
А он – в одних шоссах, босой, с взъерошенными волосами и мечом, которым только что крушил все, что находилось в шатре. Не бог – безумец, всегда недостаточно пьяный, чтобы достичь забвения.