– Что за бесстыдство! – восклицал пастор. – Что за безразличное отношение к надлежащим их возрасту скромности и невинности! Взгляните на этих юнцов, что болтаются на каждом углу, когда им следовало быть дома: помогать родителям или учиться, развивая свой разум.
Что до девушек, какие только прискорбные сцены не привлекали в последнее время его внимания. Повсюду распущенность! А те отцы и матери, чьи дочери, выходя на улицу после семи вечера, прогуливаются в тени деревьев и болтают с молодыми людьми, перегнувшись через забор или калитку, еще горько об этом пожалеют. Ничего доброго из того не произойдет. Сыновья вырастут бездельниками и лоботрясами, дочери – такими, что и вслух сказать стыдно. Нужно уделять своим чадам больше внимания.
Герхардт с супругой и Дженни слышали эти проповеди, как, впрочем, и остальные дети, не считая Себастьяна, хотя малыши, конечно, мало что понимали. Себастьяна в церковь было не загнать. В этом вопросе он был тверд и упрям; отец пытался его пороть – без особого успеха – и даже несколько раз угрожал выгнать за порог, но со временем, из сочувствия к матери парня, стал ограничиваться лишь бурным возмущением воскресными утрами. Дженни была убеждена, что Бас поступает ужасно. Она знала, что он честен и много работает, но считала, что церковью ему пренебрегать не следует, а главное – не стоит обижать и расстраивать родителей. Сама она в религии пока что не была особо твердой. По существу, она относилась к ее догмам довольно легковесно. Было приятно знать о существовании рая и страшно помнить про ад. Девочки и мальчики должны хорошо себя вести и уважать родителей, которым приходится столько трудиться. Если не считать вышесказанного, проблемы религии смешались в ее голове в одну большую кучу, и она мало что в них понимала.
Герхардт был твердо убежден, что все, сказанное с церковной кафедры, – буквальная истина. Теперь он верил, что в молодости был слишком безалаберен, когда отошел от церкви, и что для человека нет ничего более важного, чем его загробная жизнь. Смерть наполняла его благоговейным ужасом. С юных лет он привык жить в страхе перед этим ледяным таинством, а теперь, когда отпущенный ему срок делался все короче, а мир вокруг – все сложней и необъяснимей, он с жалким рвением цеплялся за доктрины, обещающие выход. Если б я только смог оставаться честным и благочестивым, думал Герхардт, у Господа не будет повода меня отвергнуть. Он переживал не только за себя, но также за жену и детей. Не выйдет ли так, что ему однажды придется держать за них ответ? Не приведет ли его мягкотелость и отсутствие должной системы, по которой им следует заучивать законы вечной жизни, к тому, что и его семья, и он сам окажутся прокляты? Он рисовал себе картины адских мук и часто думал о том, как встретит последний час.