* * *
Не имея возможности ни изменить свою судьбу, ни распорядиться ей, дети, попавшие в водоворот социальных катаклизмов, оказались самыми бесправными жертвами. Многие были лишены детства, радости, своих настоящих имен и дат рождений, а зачастую – и жизни. Неделю как тихо-тихо в своем углу умерла слепая бабушка, но схоронить ее по христианским обычаям было некому. Мама настолько ослабела, что даже в свое рванье самостоятельно не могла облачиться. Машенька до того исхудала, что шаталась при каждом шаге. Она носила маме водички, когда та просила и когда не просила. В этом доме уже давно не было не то, что куска хлеба, но даже свекольных и картофельных очисток. Голод, как чудовище, зажевывал своих жертв. А ведь у них когда-то и школа была, Машенька туда ходила учиться грамоте, а сейчас от голода она уже плохо соображала. Ей казалось, что за окном весна, и скоро у нее день рождения, а его вроде как и не было, а вот день смерти скребся в двери.
Из письма вождя: «С точки зрения социалистической идеологии, как когда-то капитализм разбил феодализм, создав государство в защиту частной собственности, так и социализм не сможет утвердить новое общество, если не объявит общественную собственность священной и неприкосновенной». Так и родился в августе 1932-го года «Указ 7-8», он же «Закон о трех колосках», и начал на местах неукоснительно исполняться. К этому прилагалось распоряжение, запрещающее менять место жительства. Тем самым была установлена «голодная блокада».
Сегодня с утра в село опять ворвался грузовик, чтобы что-нибудь отобрать. Слышны были истошные крики, и раза два пальнули. Это называлось «изымать излишки» крестьянского труда. Похоже, они уже знали, куда идти, и тут не обходилось без наводчиков и христопродавцев. Мама, сколько было сил, обняла Машеньку и благословила: «Беги, доченька, на колхозное поле, наломай стеблей пшеницы, да стой с ними у дороги, когда эти демоны будут возвращаться, чтобы тебя увидели. А увидят – не беги, убьют. Пусть тебя арестуют и увезут. Тут шансов выжить нет». Она это сказала без единой слезинки, не было их, все выплакала. И Машенька пошла на заклание на милость чудовищу. Бежать она не могла, шла, шатаясь, на тоненьких как стебельки ножках. А две ее тоненькие косички свисали как ручейки страданий.