Сидя за столом, Глеб смотрел на исходящую паром чашку, пытаясь понять, так ли сильно, он хочет дрянного растворимого кофе в три часа ночи. В подъезде что-то брякнуло, грохнуло, и послышались голоса. Мужской – визгливый с пьяными нотками и явно угрожающий, и женский – едва слышимый.
Глеб насторожился, со времени заселения в квартиру он не видел и не слышал ни одного соседа. Только временами где-то сливалась вода, бурчали ржавые канализационные трубы, свистел носиком чайник, изредка громыхал лифт, да еле слышно бубнил телевизор. Всё это было странно, не похоже на обычную шумную жизнь многоквартирного дома, а поэтому настораживало, заставляло ещё больше нервничать и дёргаться, но поделать Глеб ничего не мог. Не он был сейчас главным, поэтому просто время от времени напоминал Степану, чтобы тот связался с заказчиком. Тот бурчал в ответ: – мол, всё тип-топ, заказчик сказал ждать и не наяривать по телефону, вот они и ждут.
Прихватив нож, он прокрался к входной двери, мельком глянул в комнату – напарник спал, зарывшись носом в подушку, иногда громко всхрапывая и сопя.
Прижавшись ухом к холодному полотну двери, он попытался разобрать, что творится в подъезде.
Женский голос он почти не слышал, смог разобрать только.
– Дети… спят… зачем… видеть… уходи.
Это была Соня, её манеру говорить было ни с чем не спутать.
А, вот что говорил пьяный просительный тенорок, иногда срывающийся на фальцет, он разобрал хорошо.
– Да, чё, ты, мля, как целка ломаешься. Мы по-тихому, спиногрызы и не услышат ничего.
И в ответ тихий женский.
– Нельзя… ребёнок…
– Да, ладно, мля… Чё, нельзя, я без бабы почти месяц, я на полшишечки, ты и не почувствуешь ничего, мля.
И снова.
– Срок… поздний… раньше времени… дитё… если…
– Чего, если? Чего, если? – мужик за дверью заводился всё сильнее. – Дай хоть о ляжку потрусь или за щёку возьми.
Женское жалобное, почти неслышимое Глебу бормотанье заглушил громкий, уже совсем не просительный мужской рык.
– Мля, чё, ты кобенишься? Не дашь по-хорошему я тебя, раз в манду нельзя, в жопу угондошу. Ясно, с-сука?
За словами последовал глухой удар, но, похоже, не по беззащитному женскому телу, а по чему-то твёрдому – по стене или двери.
Глеб тихонько, так чтобы не лязгнул замок, открыл дверь и, присев на корточки, выглянул в коридор. В гулком полумраке длинного коридора – из положенных шести ламп горели две, да и то еле-еле – у притворенной двери Сониной квартиры стояли двое. Соня, привалившаяся к стене, сжавшаяся в комок и прикрывающая громадный живот руками-веточками, и плюгавый, тощий, какой-то весь потёртый и неопрятный мужик.