До ягодной поляны председателя провожали на войну всем селом. Женщины плакали и наказывали передать их солдатам, если встретит кого там, на войне, что дома всё хорошо, справляются, ждут. Дед Прокоп увёз добровольца в райцентр, а осенью, не прошло и трёх месяцев, на том же месте колхозники уже встречали своего уважаемого председателя с войны. Левый рукав его гимнастёрки был аккуратно заправлен за широкий форменный ремень.
На следующий день, в седьмом часу утра, Пётр Леонидович, как и в довоенное время, сидел в колхозной конторе на своём рабочем месте и давал указания.
Годы войны отложились в памяти односельчан работой с раннего утра до поздней ночи, страхом, постоянным ожиданием вестей с фронта, неизвестностью, взрывами плача то в одной, то в другой избе, опустевшими глазами вдов да серьёзными лицами рано повзрослевших детей. Сама жизнь съёжилась, ссутулилась, притихла, оживить её мог только победный салют.
Вслед за председателем вернулся с войны израненный и контуженый Шулаков Геннадий. Под вечер в доме Шулаковых собрались женщины – послушать солдата да порадоваться за Фаину. Все уже знали, что и руки, и ноги у Геннадия целы, и по-хорошему завидовали её счастью: она своего солдата дождалась.
В буйных кудрях Геннадия прочно обосновалась седина. Он плохо слышал, говорил монотонно и невнятно, вздрагивал от каждого стука, никакой радости от встречи с соседками не проявлял. Пряча глаза, Фаина просила не спрашивать его о войне, она уже заметила, что от таких воспоминаний ему сразу становится хуже.
Расходились тихо, как будто виновато, понимали, что для комиссованного солдата война не закончится теперь никогда. Во сне Геннадий стонал, скрежетал зубами, то и дело сонную ночную тишину взрывал его крик: «Ложись!» Проснувшись среди ночи, Фаина с трудом успокаивала мужа. Он вращал обезумевшими глазами, кричал, натягивал на голову одеяло и, казалось, не замечал её присутствия. Через некоторое время он успокаивался, обессилено падал на подушку и забывался в тревожном сне. Фаина поглаживала горячий лоб и влажные кудри мужа и плакала от бессилия и обиды.
Так прошло несколько лет, улучшения не наступало. И всё бы ничего, да пристрастие к спиртному война не только не стёрла из его памяти, но и обострила ещё больше. Фаина терпела, привыкала к отборной брани и сквернословию, убирала опустевшие бутылки и обвиняла в своих несчастьях проклятую войну. На радость матери подрастал смышлёный и весёлый сынишка Иван. С Кирой и Октябриной она виделась теперь редко – у каждой полно забот.