Хозяин усадьбы Аполлинарий Ильич Сафонов в эту ночь предпочитал спасаться от духоты в садовой беседке. Эта постройка хоть и носила название беседки, но была столь большой, что сошла бы и за флигель, если бы не архитектура, более смахивающая на садовую беседку, исполненную в виде пагоды. Однако, вопреки наружному виду, внутри беседка была уже выполнена в новомодном стиле модерн, соединяя в себе спальню и кабинет, а потому здесь размещались кресла, стол, бюро и кушетка для сна. Стены были задрапированы сине-белой полосатой, с золотистыми прожилками тканью, так же далекой от востока, как и вкусы хозяина от чувства меры.
На некую азиатчину намекал разве что ковёр на полу, покрытый неопределённого вида бордовыми цветами и неестественно зелёными листьями. Эту единственную выбивающуюся из общего стиля вещицу в беседке, хозяин представлял гостям, как невероятно древний и неслыханно дорогой персидский ковёр из дворца самого шаха. На самом деле ковёр был приобретён по случаю у дальнего родственника, пехотного майора, задержавшегося у Сафоновых, проездом из кавказского гарнизона в своё псковское именье, после выхода в отставку.
По большому счёту ковёр семейству Сафоновых был без надобности, но они всегда придерживались того мнения, что с родственниками нужно поддерживать хорошие отношения, так как чем чёрт не шутит, могут и помянуть в завещании, когда придёт их срок окончания жизненного пути на земле.
Поэтому, когда майор, предложил жене Аполлинария Ильича купить ковёр, который она из вежливости похвалила при осмотре дагестанских приобретений майора, супруги изобразив безграничное счастье немедленно согласились приобрести сей ковровый шедевр.
И вот теперь Аполлинарий Ильич, пробудившись от сна в непривычно раннее для себя время – в одиннадцатом часу утра, закутался в халат и направился по приятно покалывающему босые ноги ворсу ковра, к двери из беседки, чтобы выяснить причину странного шума снаружи.
Снаружи происходило нечто непонятное. Несмотря на гнетущую жару по центральной аллее сада, усыпанной красным песком и уставленной скамейками и мраморными бюстами, в сторону главных ворот, выходящих к Новгородскому тракту, спешила вся домашняя прислуга, а по боковой аллее к ним присоединялся работный люд приусадебных служб. Среди всей этой сумятицы мелькнула долговязая фигура гувернёра Герхарда Зоммера, еле поспевающего за своим воспитанником десятилетним сыном четы Сафоновых – Сережей, которого гувернёр именовал на немецкий лад герром Зергиусом.