Старая страна бургундов, ставшая при правлении сыновей Хлодвига франкским королевством Бургундия (Burgundia), также была втянута в борьбу, но случайно и без внесения какого-либо собственного интереса, который изменил бы ее характер. В то время как Нейстрия боролась за установление административной монархии, управляемой, по имперскому образцу, корпусом сменяемых чиновников, а Австразия, с другой стороны, представляла притязания земельной аристократии на наследственное обладание всеми магистратурами и признание в короле лишь своего военного вождя, Бургундия, раздираемая завистливыми фракциями, погрузилась в анархию. Ни идеал варварской независимости, ни идеал римской упорядоченности не вдохновляли там партию, способную подчинить себе остальных. Она долго колебалась между союзами с королем Гунтрамном, пока тот, умирая (593), не передал ее Австразии, завещав своему племяннику Хильдеберту.
С тех пор и в течение почти двадцати лет, пока Нейстрия одна подчинялась сыну Фредегонды, вся остальная франкская Галлия оставалась под властью детей ее соперницы. Из двух сыновей Хильдеберта старший, Теодеберт, правил в Австразии, а второй, Теодерих13, – в Бургундии. Но, к счастью для Хлотаря II, влияние Брунгильды не сохранилось в двух восточных королевствах. Изгнанная из Австразии фракцией знати, она с досадой наблюдала, как Теодеберт подпал под влияние этой враждебной коалиции, и могла связать только короля Бургундии с эксцессами и непопулярностью своих планов деспотического правления.
Состарившаяся в гражданских раздорах, вдова Сигиберта больше не была женщиной с благородными замыслами и щедрыми страстями, чей организаторский гений пятнадцать лет назад вызывал восхищение и надежды цивилизованного Запада. Удары судьбы ожесточили ее характер и исказили даже лучшие тенденции ее ума. Ее твердость превратилась в насилие, а любовь к порядку уступила место в ее раздраженной и подозрительной душе слепой потребности в подавлении. Было легко заметить, что в унижении аристократии, постоянной цели ее усилий, она искала скорее личное удовлетворение гордости и амбиций, месть за свои собственные неудачи, чем интересы самой нации. Поэтому, чтобы достичь этой цели, она не боялась раздавить под тяжестью беспощадного налогообложения своих естественных союзников, данников и простых свободных людей, для которых ее падение должно было казаться освобождением.