Фраза «Civis Romanus sum», произносимая с гордостью купцом в Александрии или колонистом в Галлии, работала как магическое заклинание. Она не гарантировала места в сенате, как в афинской экклесии, но открывала доступ к римскому праву – системе, где даже провинциальный судья, разбиравший спор о наследстве, руководствовался не местными обычаями, а дигестами, присланными из столицы. Защита гражданина обеспечивалась не его личным участием в управлении, как в полисах, а абстрактной мощью имперской бюрократии: донос на римлянина в Малой Азии мог закончиться отправкой донесения в Рим, где чиновник, сидевший в тени Капитолийского холма, решал судьбу обвиняемого, сверяясь со свитками прецедентов.
Обязанности гражданина, впрочем, были столь же всеобъемлющими, как и его права. Легионер, натиравший щит маслом где-нибудь на Рейне, знал, что двадцать лет службы – плата за то, чтобы его дети родились под сенью римских законов. Взимание налогов, отлаженное как механизм водяных часов, превращалось в ритуал лояльности: даже египетский крестьянин, отдававший треть урожая сборщику, участвовал в поддержании Pax Romana – «римского мира», который был не просто отсутствием войн, но системой, где безопасность дорог оплачивалась отказом от мятежей. Этот негласный договор, скреплявший империю, напоминал гигантскую мозаику: каждая провинция, как цветной камешек, жертвовала частью автономии ради доступа к акведукам, рынкам и единой валюте.
Римское право, выросшее из Законов XII таблиц, высеченных на бронзе в V веке до н. э., стало каркасом этой системы. Юристы вроде Гая или Ульпиана превратили юриспруденцию в науку, где прецедент и логика преобладали над произволом власти. Принцип «что угодно императору, имеет силу закона» соседствовал с удивительным для древности понятием равенства перед законом – пусть и только для свободных граждан. Кодекс Юстиниана, составленный в VI веке, уже на закате империи, стал квинтэссенцией этой традиции: как архитектор, спрессовывающий многовековой опыт в четкие пропорции свода, он систематизировал право, сделав его наследием не только Рима, но и всего западного мира.
Наследие этой системы проступает в современности, словно контуры римской виллы под полями средневековых городов. Когда сегодняшний юрист цитирует принцип «ignorantia legis non excusat» («незнание закона не освобождает от ответственности»), он повторяет максиму, которую легионеры несли в провинции на остриях мечей. Современные конституции, с их акцентом на правах личности и верховенстве закона, – отдаленные потомки римских идеалов, очищенных от рабства и патриархальности, но сохранивших главное: убеждение, что гражданство есть договор, а не кровь, статус, а не территория.