Можно сказать, что она «выжала» максимум из тех технических возможностей и той научной идеологии, которыми располагали тогда в России. Была работа до позднего вечера в клинике и лаборатории, анализ и сопоставление ЭЭГ больных, определение защитной роли медленных колебаний и диагностика с помощью анализа ЭЭГ опухолей, травмы, эпилепсии. В конце 50-х перед ней открывается блестящая карьера, она становится заместителем директора Поленовского института, защищает докторскую – в то время для женщины ее возраста (34 года) это был феерический взлет, – издает две монографии. Для многих это могло бы стать «концом истории»: просто подниматься по карьерной лестнице и «жить дальше, – как она сама выразилась, – в образе “EEG-man”, специалиста в области электроэнцефалографии». Но одной лишь диагностики ей было мало, ее привлекала именно научная работа, исследования «живого мозга».
«Экспериментальная физиология мозга получает на вооружение все больше методик. Но для физиологов заниматься всерьез мозгом человека – еще не престижно. Слишком многого нельзя. Физиология мозга человека служит прикладным целям. Крадутся потихоньку в эту физиологию возможности математики и новой техники, сначала самые простые. Проблемные вопросы физиология человека начинает ставить мозгу в конце 50-х – начале 60-х гг. Эти вопросы постепенно формируют направления, где стратегию уже определяет физиолог, и в ряде лабораторий именно тот физиолог, который прошел трудный, лишь тактически творческий путь и не растерял на этом пути ежедневных удач и эпизодических ошибок вкус к стратегии»>4.
И как иногда случается с талантливыми людьми, которые очень сильно чего-то хотят, в сознании которых постоянным фоном проходит некая задача, жизнь вдруг подбрасывает решение. Правда, нужно еще понять, что с этой подсказкой делать…
1960-й год, оттепель, открытие шлюзов, международные контакты, поездка в Англию по обмену на научную стажировку. В отличие от многих счастливчиков, Бехтерева четко знала, зачем она туда едет, – за технологиями.
К тому времени Петербург-Ленинград и Москва, признанные столицы физиологического мира с первой половины XX века, начали утрачивать свои позиции. Это было связано с рядом факторов: прежде всего с уже упомянутой «павловской сессией», которая резко ограничила свободу научного поиска, оставив по сути одно направление в павловском учении, войной, железным занавесом. Резко сократились научные контакты с западными учеными. Физиология прошла базовую часть развития – многие фундаментальные законы были открыты, а более тонкие закономерности надо было искать при помощи более сложной, изощренной техники. Однако мы до сих пор не до конца оцениваем огромный потенциал русской физиологической школы. Подобно греческим философам, ее основоположники очень многого не знали, но об очень многом догадывались. Ярким примером может служить концепция «светлого пятна сознания» Павлова.