2 марта 1830 года в Ясной Поляне, в Тульской губернии Крапивенского уезда, на втором этаже огромного графского дома, на черном кожаном диване лежали две Марии Николаевны Толстые – 41-летняя мать и новорожденная дочь. В высокое окно с задернутыми шторами осторожно пробивалось солнце. В углу на сундуках отдыхали помощники – девушка и повивальная бабка. Мария Николаевна улыбалась и, засыпая от слабости, благодарила странницу Марью за ее молитвы. Это она, странница и монахиня Марья Герасимовна, вымолила для нее девочку, и за это графиня обещала взять ее кумой. Марья Герасимовна в юности ходила странствовать под видом юродивого Иванушки. Она жила в тульском женском монастыре и часто бывала в Ясной. «А теперь пусть живет с нами подольше, сколько и когда захочет», – решила Мария Николаевна. Она уснула счастливой. Господь послал долгожданную дочь после четверых сыновей, и чаша семейного счастья, наконец наполнилась до краев. Однако счастья этого осталось ей лишь на полгода…
«Мать умерла от воспаления мозга. Она вдруг стала говорить Бог знает что, сидела – читала книгу – книга перевернута вверх ногами. У моих детей была няня Татьяна Филипповна, она при ней была молоденькая девушка. Она рассказывала, что мать всегда очень любила качаться. У нее были качели, она всегда просила, чтобы ее выше раскачивали. Раз ее раскачали очень сильно, доска сорвалась и ударила ее в голову. Она ухватилась за голову и долго так стояла, все за голову держалась. Девушки крепостные – тогда наказывали – испугались. – “Ничего, ничего, вы не бойтесь, я никому не скажу”. Это было вскоре после моего рождения. После этого у нее всегда болела голова». Так рассказывала Мария Николаевна о смерти своей матери, но есть еще один рассказ об этом – жены ее дядьки Н. Д. Михайлова, Ирины Игнатьевны, записанный ее внуком. «Ваша матушка, – рассказывала И. И. Михайлова Льву Николаевичу, – которую, я знаю, вы не можете помнить, была добрая-предобрая барыня. Никого она в свою жизнь не обижала, не оскорбляла и не унижала. Со всеми жила не как барыня, а как равный тебе по существу человек. И за что же ей только Бог так мало жизни дал… Умерла желанная, красивая. И вот что, Лев Николаевич, я вам скажу. Не хотелось вашей матушке с белым светом расставаться и не хотелось ей умирать не потому, что ей было жаль свою молодую жизнь, или потому, что ей хотелось жить. Нет, она ни о том, ни о другом не жалела. Она, наша желанная, всегда говаривала, что она жизни никогда не жалеет: рано или поздно, а смерть неминуема; а жалела она больше всего о том, что ей было жаль малолетних в этом мире детей оставлять, всех невыращенных, а особенно, Лев Николаевич, ей было жаль вас. Совсем малютка, кажется, в то время года 2–3, не больше, вам было. Помню, как ваша, Лев Николаевич, матушка, а наша желанная барыня, умирала; помню, никогда я этого не забуду, как у кровати умирающей собрались: доктор, муж, дети, родные, дворовые, все с печальными лицами. Тихо, осторожно толпятся, жмутся друг к другу, все, кому желательно посмотреть, проститься с близким добрым человеком. А больная лежит, еле дышит, бледная как смерть; глаза мутиться начинают, кажется, уже совсем мертвая. Только еще память у ней острая, хорошая. Зовет она к себе тихим, слабым голосом мужа, детей, всех по очереди крестит, благословляет, прощается. И вот как доходит очередь до вас, она быстро водит глазами, ищет и спрашивает: “А где же Левушка?..” Все бросились разыскивать вас, а вы, Лев Николаевич, тогда маленький, толстенький, с пухленькими розовыми щечками; как кубарь, бегали, прыгали в детской. И няня, как ни старалась уговорить и остановить ваш звонкий смех, но все было напрасно. Помню, когда вас, Лев Николаевич, начали подносить к вашей умирающей матушке, сколько тогда горя приняли с вами. Двое вас держат, а вы вырываетесь, взвизгиваете, плачете и проситесь опять в детскую. Помню, как ваша матушка так же, как и прочих, перекрестила и благословила вас. И две крупные слезы покатились по ее бледным и худым щекам. <…> Голос ее становился тише, слабее, глаза мутнели, и кажется, вот-вот еще одна-две минуты, и у вас уже не будет мамы. И так все случилось: в тот же день вашей матери не стало. Печальные были ее похороны. Все безутешно плакали о своей желанной и доброй барыне, и я и сейчас о ней без слез не могу вспомнить», – заканчивала тем свой рассказ бабушка.