Но Туманов на ресепшен жаловаться не пошёл. Остановился, протянул руку и легко, как котёнка, поднял её на ноги.
– Такая красивая девушка – и плачет, – проговорил он, и от одного только голоса у Нюрки внутри всё перевернулось. – Ну, кто обидел?
Он держал её за плечи, и разум Нурай кричал, что нужно бежать отсюда как можно скорее. Он мужчина. Он прикасается к ней. Он такой же, как все. А тело, которое должно было содрогаться от отвращения, плыло и таяло. Нюрка чувствовала, что теряет над ним контроль. Так хотелось прижаться к этому большому, сильному и надёжному человеку. И объяснить, почему она плачет. Как будто он мог всё исправить.
– Так кто тебя обидел? – допытывался Туманов.
– Ни-икто, – пробормотала Нюрка.
– Просто так плачешь? Рассказывай! Постояльцы раковину разбили, а на тебя теперь её вешают? Из номера деньги пропали? Или просто ноготь сломала? Какие там ещё у вас, девушек, беды случаются? Ну хватит уже реветь! Держи платок.
И вытащил платок из кармана, отдал ей. А в следующую секунду его окликнул какой-то лысый мужик:
– Всеволод Алексеевич, ну сколько тебя ждать? Выезжаем через пять минут! Опять к девушкам пристаёшь? Опоздаешь ты на концерт, друг мой.
– Ничего, без меня не начнут, – хмыкнул Туманов, однако заторопился. Потрепал Нюрку по плечу, подмигнул ей: – Мне пора. А ты не плачь, перемелется – мука будет.
И ушёл. Нюрка так и не успела ему рассказать, что с ней произошло. Да и не рассказала бы ни за что на свете.
***
– Почему так долго? Я есть хочу!
Мать стояла в прихожей. В одной руке держала эмалированную миску, в другой ложку и стучала ложкой об миску, отбивая себе ритм: «Есть хо-чу! Есть хо-чу!».
– Сейчас, сейчас будем есть. – Нюрка отобрала у неё ложку. – Не стучи, пожалуйста, голова после работы чугунная.
На самом деле она прекрасно погуляла, прошла всю набережную из конца в конец, и до дома тоже добиралась пешком, проигнорировав автобус. Брела не спеша по улицам. Сначала в центре чистым и красивым, выложенным плиткой, сверкающим витринами дорогих магазинов. Потом по узким, грязноватым, зато такими знакомым, постепенно уходящим в гору. В итоге пришла на полчаса позже обычного.
– Пробки, мам, везде пробки!
Нурай уже привычно металась по их скромным тридцати квадратам, делая несколько дел сразу: кастрюлю с супом на плиту, чёрт, на один раз осталось, надо сегодня готовить, куртку в таз с порошком, пусть замачивается, коту корм насыпать, лоток ополоснуть.