Скрежет разорвал ночь – резкий, словно ножовка по кости. Артем замер, почувствовав, как под курткой зашевелились капли пота, холодные как лёд. Где-то в тумане, за стеной полупрозрачной пелены. Сначала он решил, что это ветер колышет тросы на заброшенной вышке – те самые, что когда-то поднимали грузы для на вершину. Но где-то в дали в тумане полумрака тени двигались и двигались иначе чем им свойственно. Они стекали по стенам карьера плавно, против всех законов физики, как жидкая смола, вытекающая из трещин в самой реальности. Их края растекались, растворяясь в воздухе чёрными клубами, и там, где они касались снега, оставались полосы грязи, словно кто-то провёл по чистому листу бумаги окровавленным пером. Фонарь в руке Андрея мигнул, и они замерли – не просто чёрные, а отрицательно чёрные, как дыры в полотне ночи, затягивающие в себя лунный свет.
Артем шагнул назад, и тени повторили движение, но с опозданием – будто эхо из потустороннего, запоздалый ответ на вопрос, который он не решался задать. Воздух наполнился запахом озона, старой проводки и чего-то ещё… сладковатого, как горелый сахар. Его язык вспомнил вкус детства – новогодние петарды, взрывавшиеся во дворе, и мать, кричавшую: «Убьёшься!».
– Радиация. Или холод сводит с ума, – пробормотал он, но пальцы сами потянулись к карману, где лежала фотография. Край снимка впился в ладонь, как укор, а глаза мальчика с бумаги вдруг показались влажными – будто слеза проступила сквозь пожелтевшую эмульсию.
Фонарь погас. Темнота обрушилась, густая, как нефть, липкая, как дёготь. Что-то щелкнуло у самого уха – звук, похожий на включение старого телевизора. Холодное дыхание проползло по шее, оставив след мурашек, и вдруг… тишина. Абсолютная. Даже вой ветра стих, будто сама природа затаилась, наблюдая.
Он побежал, спотыкаясь о невидимые камни, осколки бетона с выцветшими цифрами «1984», о ржавые пружины, торчащие из земли, как змеиные скелеты. Тени липли к ногам, обвивая лодыжки щупальцами холода, и с каждым шагом они становились тяжелее – будто незримые гири привязывали к сапогам. Вой ветра вернулся, но теперь это был многоголосый хохот, сплетённый из обрывков памяти: голос учительницы физики, вещавшей о квантовом бессмертии; визг тормозов «Волги», врезавшейся в ограду института; крики мальчишек, гонявших мяч у ракетного монумента – того самого, что теперь валялся в карьере, распоротый на лом; плач Сергеева сына, зовущего отца сквозь слои времени: