Откуда-то донеслось шарканье – будто кто-то волочил мокрую тряпку по асфальту. Даша прижала ладонь к травмату, спрятанному под курткой. Ветер принёс запах горелой изоляции и… мёда. Странный, липкий, как воспоминание о детской больнице.
идя по пятам Саши, группа наткнулась на ржавую машину, когда-то бирюзовая, а ныне цвета запёкшейся крови, скрипела на ухабах, будто протестуя против каждой кочки. Даниил, прижавшись к дверце, затянулся сигаретой – дым стелился по салону, как туман над болотом.
– Тени… – голос его дрожал, как стрелка сейсмографа перед толчком. – Они как дырявая плёнка. Сквозь них звёзды видно. И лица…
– Лица? – Женя, не отрываясь от экрана камеры, где мелькали помехи, выдавила улыбку. На её шее болтался кристалл кварца – «от сглаза», как она говорила. – Может, это тебе водка мерещится?
– В 86-м учёные хотели сделать камуфляж, – она тыкала пальцем в распечатку с грифом «рассекречено». – Проект «Тень». Облучали добровольцев чем-то… – её голос сорвался, когда луч фонаря выхватил знак на заборе.
Расщеплённый круг. Тот самый, что мерцал на бланках Директора ядовито-зелёной типографской краской, выцветал на обложках лабораторных журналов, будто прокажённая луна, и висел на брелоке у Саши – крошечная стальная загадка, подаренная Збигневом в день, когда они ещё верили, что тайны можно разгадать. Теперь символ резал глаза, как шрам от раскалённой проволоки.
– Стой! – Збигнев рванул сумку на себя, и замки заскрежетали, будто запротестовали против вторжения. Под свёртками бинтов и консервов, обёрнутых в газету 1993 года, лежал пистолет – холодный, тяжёлый, чуждый. Его пальцы впились в конверт, и бумага обожгла кожу сквозь перчатки, словно пропитанная не кислотой, ионным пеплом реакторов. Где-то в рюкзаке зашипел дозиметр, но его заглушил вой.
Он прорвался сквозь тьму, как нож сквозь холст: гортанный, с хрипотой раздробленных голосовых связок. Не ветра – что-то с рваными лёгкими, вывороченным горлом. Человеческое? Только если человек может звучать как паровоз, сходящий с рельсов в бездну.
Линда выступила вперёд, и свет фар выхватил её нож. Лезвие, отполированное до зеркальной слепоты, вспыхнуло радужным маревом – словно нефтяная плёнка на воде, но это была не вода. По клинку стекали капли, чёрные и вязкие, оставляя на снегу узоры, похожие на руны. Она не дрогнула, только губы, обветренные до кровавых заусенцев, шевельнулись: