…электричка возвращала нас в город, а я пользуясь случаем делал записи в дневнике. На природе и под эзотерические разговоры отступили обычные «хотения», их место временно заняло какое-то новое для меня состояние, в котором я не воспринимал Дей как очень красивую молодую девушку. Но когда я произнес это слух, Дейдра рассмеялась, забрала у меня дневник и написала на полях тетради: «Врешь ты все! Еще как воспринимаешь, просто прячешь от себя за всем этим».
При всей начитанности и эрудированности я был замкнутым и порой грубым человеком, друзей у меня практически не было, а с девушками я лишь здоровался, если мы вместе учились. На момент попадания на Корабль за мной волочился хвост в виде наследия «школы философов», психологических комплексов и неблагополучной обстановки в семье родителей. Предсказуемо, что меня так привлек Путь воина с его одиночеством и самодостаточностью, а учение Гурджиева изначально заинтересовало только тем, что я подозревал там силу и уверенность, которых мне не хватало.
В Дей я влюбился с первой же встречи, но долго гнал от себя это понимание, потому что в принципе не допускал мысли о том, что могу быть ей интересен. Тем более, что я считал, что иду по Пути воина, какие тут могут быть девушки?! Но на Корабле я остался, потому что почувствовал тут ту жизнь, которой хотел жить.
Незадолго до моего первого семинара Дей с восторгом рассказывала о том, что на Корабле люди меняются, постепенно, но меняются! Возможно, что я менялся слишком медленно, и даже когда однажды схватился за голову: «Я же люблю ее, что же я делаю?!», то все равно не мог переломить своих крайнего эгоизма и себялюбия. Я очень много времени отводил практикам, но лишь по набору и возвращению энергии, и мне не хватало тепла в сердце и стабильности… Через перекосы в выполнении тенсегрити я подключался к Холоду и кайфовал на этой энергии, а когда однажды на занятии группы прочли в дневниках Кости слова Владимира Григорьевича о том, что проводить люциферизм могут только высокоразвитые адепты, которые много страдали и прошли через посвящения, то для меня с моим идиотизмом это даже стало предметом гордости: «Вот видишь! Значит, что-то я все-таки могу!» Да, мог, и слишком редко задумывался над тем, что же творю.
Вторая половина января две тысячи первого года. Я помню, где висел тот телефон-автомат, из которого позвонил Дей: «Я люблю тебя!» Помню тишину в трубке и тихий голос: «Мне нечего тебе ответить». Повесил трубку… В очень подавленном состоянии пошел домой. Всю ночь растравливал себя под «Последнюю песню» Найка Борзова, а утром с мыслями о суициде поехал на природу. Потерянно бродил среди деревьев… Выбрал место, но какой-то случайный человек вдруг спросил: «У тебя все нормально?» – «Да, все». Вернулся в город, а там столкнулся со старым знакомым, через разговор с ним снова стал оживать. Я больше никогда не говорил Дей о своих чувствах к ней, и не рассказывал о произошедшем.