Камень Они висел у груди, его жар пробивался сквозь ветхую куртку, стянутую с лотка уличного барыги три недели назад, когда последние следы моего прошлого растворились в потоках ливня, оставив лишь эхо шагов по камню святилища. Каждый его пульс отдавался в рёбрах, подобно слабому биению сердца, звучавшему в ту ночь, когда багровое сияние унесло её, бросив меня среди дымящихся обломков и угасающих голографических символов. Месяц минул с тех пор, как её голос затих в пустоте, с тех пор, как я потерял всё – храм, семью, себя. Монахи отвернулись, их взгляды сверкали холодом острее, чем лезвия, которыми они указали мне на дверь, а слова настоятеля – "Ты осквернил нас" – гудели в голове, подобно отголоскам молитв, оборвавшихся под моими пальцами. Изгнанный, я остался с этим артефактом, бросить который не мог – он был последней связью с ней, с той ночью, когда я верил, что смогу вырвать её из лап смерти. Его тепло стало моим единственным ориентиром, но оно же терзало душу, подобно раскалённому штырю, вонзавшемуся в грудь при каждом воспоминании о её лице – бледном, словно лепестки, тронутые искусственным светом, и её улыбке, растаявшей перед тем, как экран поглотила тьма.
Переулок дышал сыростью и едким дымом от жаровен, тлевших под рваными навесами; их языки пламени бросали дрожащие блики на потрескавшийся асфальт, где торговцы выкрикивали свои предложения – синтетическая лапша за три кредита, импланты с гудящими контурами, ломти хлеба, пропахшие затхлостью, но всё ещё находившие спрос среди тех, кому нечего было терять. Их голоса, хриплые и надрывные, сливались с рёвом электрокаров, оставлявших за собой шлейфы пара, поднимавшиеся к низкому небу, где кружили дроны, выслеживая добычу своими алыми огоньками. Моя киберрука скрипела под напором влаги, её ледяной металл дрожал в суставах, измученных бессонницей, грызшей меня с тех пор, как я перестал закрывать глаза. Последний кусок хлеба, проглоченный позавчера, ушёл вместе с остатками кредитов, заглушив голод, урчавший в животе, словно двигатели мастерских, гудевших за углом, где чинили обломки машин и людей.
Я шагал дальше, шаги вязли в лужах, чья поверхность рябила от капель, отражая кривые линии света, и каждый удар подошвы отзывался болью в груди, где совесть шептала мне сдаться, рухнуть в грязь и забыться. Но я не мог – её дыхание, тонкое, как шелест ткани, звучало в пульсе Камня, удерживая меня над пропастью. Её образ мелькал в отсветах на мокрых стенах, в шорохе воды, стекавшей с покосившихся карнизов, и я проклинал себя за это – за неспособность удержать её, за веру в артефакт, за цепи, которые я сам выковал, неся его на груди. Моя живая рука дрожала, пальцы цеплялись за край куртки, промокшей до костей, и слёзы обжигали веки, растворяясь в ледяных струях, проникавших под кожу. Куда я направлялся, я не знал, но продолжал идти – остановка сулила конец, а я ещё не был готов его встретить, пока Камень шептал мне, подобно монахам, чьи мантры я больше не мог произнести.