сегодня мы жить
начинаем иначе,
уже одиночества
холодом веет
от стылого взгляда,
от окон и двери.
Чужие заботы
нам души не гложут,
чужие улыбки
не трогают тоже.
Чужие, чужие –
нахмурили лбы
и ринулись слепо
на рифы судьбы.
Чужие! Чужие! –
хохочут метели
и стелют для нас
ледяные постели.
Чужие! Чужие!
А может, любя,
к чужому теплу
отпускаю тебя?
***
Ликует май,
звенит весной,
вся улица в цвету.
А дома – холод ледяной
с молчанием во рту.
Пичуги сладостно поют,
а в горле – горький ком,
я в недомашний неуют
опять бреду пешком.
Бреду пешком,
за шагом шаг,
безрадостно, с трудом.
Иду, чтоб растопить очаг.
Но не согрею дом.
***
Золотая рыбка
в сети мне попала,
золотая рыбка
торговаться стала.
Догадалась как-то,
что ночами плачу,
обещала яхту,
Мерседес и дачу.
Предложила сделку
за подарки эти,
чтобы, где немелко,
выбраться из сети:
«Жизни дам беспечной,
красоты, свободы,
молодости вечной,
зависти народа.
Станешь, если хочешь,
нефтяной магнаткой,
и при этом ночью
спать ты будешь сладко.
Не предам огласке,
что богата слишком,
можешь без опаски
размножать сберкнижки.
Если маловато,
скромничать не надо:
хочешь – в депутаты,
хочешь – на эстраду.
До сих пор не ясно? –
ничего не жалко!
Хочешь – при на красный –
выручит мигалка.
Позабудь о счастье,
не проси любви,
с золотом и властью
во дворце живи».
Выслушав с улыбкой,
делаю иначе:
отпустила рыбку
и ловлю удачу.
Но ловлю, где мелко,
где играют дети,
совершая сделки,
я не ставлю сети.
В Полотняном Заводе
Мне кажется, липы вот эти
в аллее с обеих сторон
приветливо машут карете
поэта, который влюблён.
Что где-то под самою крышей
его вдохновенье не спит,
бессмертные строчки он пишет,
и пёрышко тихо скрипит.
На речке холодной и чистой
ещё не испуганный лес,
ещё не готовится выстрел,
ещё не убийца Дантес.
Библиотека
Читальный храм, библиотека.
Поэтов западных – не счесть:
все в формулярах этих есть –
Их пополняли век из века.
И всё же потеснил Европу,
подвинув пухлою рукой,
Иван – понятно, кто такой –
сатирик с языком Эзопа.
На видном месте, в зале слева,
поэт, что вовсе неспроста
с судьбой Калужские места
связал обрывком Суходрева.
А вот романтик Джордж Гордон,
английской гордость королевы –
творили вместе с тем, что слева,
и нам известен тоже он.
На стеллаже в простенке – чисто:
виток истории, прогресс –
всех разобрали символистов,
проснулся к душам интерес.
Из камня даже выжмет слёзы
поэт – красивей поикать! –