Дядя Боря, средний ребенок моей бабушки, родил двоих сыновей, работал на заводе и тоже много пил. Он хотел остаться жить в деревне в их доме, но пока был в армии в Германии три года, бабушка продала дом и уехала к сестрам в Мурманск, мама к тому времени тоже перебралась туда же. Он вернулся из армии, год пожил у родственников и все же поехал в Мурманск. В Вологодской губернии у нас не осталось прямых родственников, если только родственники бабушкиного мужа и, не считая маминых, но так как факт ее существования они не признали, то считай, и нет никого.
Не знаю, какая у него была жизнь. Мы ходили, друг другу в гости часто. Видимо он переживал за маму. Он тоже поколачивал жену, развелся, и стал много пить. Он умер, отказавшись ехать на скорой. Прихватило сердце. Врачи сразу сказали: не поедите с нами – умрете. Он отказался. Его старший сын приходил к нему, как только тот получал пенсию и пил с ним, пока вся она не заканчивалась.
Разница с женой у них была лет десять. Старший не был похож на него, был высокого роста и совсем не в их породу. Возможно, дядя всю жизнь думал об этом. Он много помогал бабушке и маме, что-то чинил по дому. Умер он в начале двухтысячных.
Не знаю, как сложилась жизнь у детей войны, и тех, кто родился после, помню только, что при школе, когда я там училась в восьмидесятых годах, был детский дом. Высокое пятиэтажное здание из красного кирпича. Детдомовцев было полно в каждом классе человека три, четыре, а классов в параллели было четыре. Итого, как бы это трагично не звучало, детей тринадцать, пятнадцать, умножить на восемь классов, в девятый из них шли единицы, получается сто двадцать детей. Не знаю много это или мало для города в триста тысяч жителей, таким был Мурманск во времена его рассвета.
И когда мне говорят, как замечательно жилось в Советском союзе, я вспоминаю этот Детский дом и свой страх, что могу оказаться там. Ведь папа умер рано, и нас воспитывала одна мама. Не думаю, что кто-то из родственников взял бы нас к себе, хотя все они, конечно, начнут утверждать обратное, но даже если бы так случилось, это была бы еще более сложная для меня жизнь.
Вот почему реплика: роди для себя, не вызывает у меня по сей день восторга. Человек смертен, при том смертен внезапно, как писал мой любимый Михаил Афанасьевич Булгаков, поэтому ставить под угрозу жизнь ребенка, рожая его в одиночестве, я не буду. Тем более, когда ты помнишь, кто был твой дед по материнской линии, нет желания продолжать его род.