– Вот так-то лучше. – Добавил, обращаясь к кому-то поверх моей головы: – Свободен.
Оборачиваться и смотреть я не стала. Взгляд сам собой приклеился к бинтам, плотно перематывающим грудь мужа.
– Синяк, значит, – с нажимом проговорила я. – Примочки, значит. Свинцовые.
– На коже синяк. А что под ней, ты не спрашивала. В любом случае дыры в кулак, которой ты боялась, нет, и примочки Иван Михайлович действительно назначил. Просто мне лень с ними возиться.
– Угу. – Это было единственным цензурным междометием, крутившимся у меня на языке.
Впрочем, повязка не казалась толстой, и, если бы она скрывала рану, отделяемое давно бы пропитало льняную ткань. Но бинты выглядели чистыми.
– А под кожей перелом?
– Васька проболтался? – проворчал муж.
Будто почуяв, что речь идет о нем, Василий жалобно протянул за дверью:
– Барин, я не пускал, как велено…
– Если уж подслушиваешь, то хотя бы не давай о себе знать, – фыркнул Виктор.
– Прощения просим, барин, – все так же из-за двери сказал лакей.
Виктор распахнул ее, и Василий ойкнул. Схватился за нос.
– Поделом, в следующий раз умнее будешь. Вроде и не дурак, а такую дурь творишь. Брысь с глаз моих, будешь нужен – позвоню.
Василий испарился, Виктор повернулся ко мне.
– Пойдем, я провожу тебя в твои покои.
– Я пока туда не собираюсь, – уперлась я. – Для начала я хочу знать, что еще кроме перелома ребер – скольки, кстати? – прячет эта повязка.
– Настя, это мое дело. Я вполне способен о себе позаботиться, а ты ведешь себя как клуша.
Я окончательно потеряла терпение.
– О да, ты прекрасно способен о себе позаботиться! Собирался стреляться с переломанными ребрами…
– Не волнуйся, к тому времени, как дело дойдет до дуэли, ребра заживут. Если она вообще состоится.
– …Просто эталонный образчик заботы о себе, хоть сейчас в палату мер и весов! – До меня дошел смысл последних слов. – Что? Он извинился?
– Он сбежал!
Так вот почему муж ругался как сапожник!
– Я с утра послал к Зайкову Алексея с письмом. – Виктор усмехнулся. – По правилам письменный вызов должен передавать секундант, но этот хлыщ не заслужил, чтобы ради него будили ни свет ни заря почтенных людей. Дворецкий открыл, письмо взял, но сказал, что отдаст его барыне.
– Барыне? – переспросила я.
Он еще и женат?
– …чтобы та передала племяннику, когда он вернется. Уехал затемно, куда – не сказался, но не в сторону столицы.