– Где это мы? – спросил Адам, но голос его будто не дошёл до ушей Ди.
Она шагнула вперёд, медленно, оглядываясь. Всё было почти нормальным. Почти уютным. Почти домашним. Но изнутри шло ощущение чуждости. Пластиковая ложка валялась под столом. Рядом потрёпанный альбом с детскими рисунками. Они были выцветшие, как после стирки. Все с одинаковыми лицами: круги с двумя точками и широкой, как у клоуна, улыбкой. На стене – часы без стрелок. Адам пошёл к окну. Потянулся к шторе и замер. Окна не было. Только рисунок окна на стене. Кривой. Как детская попытка изобразить окно.
– Это… декорация? – выдохнул он.
Ди молчала. Практически детализированная кухня домика обвешана листами бумаги изображая жизнь, они осматривались внимательно: там плита с чайником, рядом с ним кастрюле, в кастрюле прогнившая еда, воняло на всю комнату. Тишина оборвалась. Комната будто устала ждать или отпустила. Ди первой заметила: стена впереди исчезла. Там, где была облупленная поверхность, теперь начинался узкий проход. Коридор длинный, с обоями в мелкий, блеклый цветочек. Она шагнула туда первой. Адам пошёл за ней, и с каждой новой стеной его будто пробивало: знакомо до боли. Где-то было. Нет, он здесь не жил, ему рассказывали про похожее место, кто-то с теплотой делился, вспоминал. Может, смеясь, может, шёпотом.
– Здесь был старый шкаф, – вдруг подумал он, глядя на угол, где и правда стояла темнеющая мебель.
Он не понимал, откуда это знает. Просто знал. Проход был жилым, еле живым. Пахло старым деревом, закипевшей кашей, пыльной шерстью. Воздух был тяжёлым, как в комнате, где давно никто не открывал окна. Тумбочка у стены. На ней вазочка с засохшими цветами. И один деревянный тапок с детской наклейкой сбоку. Ди смотрела на него, но не трогала. Мимо них прошла волна тепла, не от печки, а как от дыхания. Старого, уставшего, большого. С каждым шагом его сердце стучало тише, но напряжённее. Словно он шёл вглубь чьего-то сна. Или памяти, рассказанной когда-то вскользь. Они вошли в комнату, похожую на гостиную. На столе, посреди скатерти, лежал старый дневник, обычная школьная тетрадь, в серой обложке, угол которой был заляпан и подмят. Адам подошёл, не думая, как будто руки сами знали, что делать. Он открыл тетрадь. Страницы пахли пылью, чем-то сладким и старым, почти как молочные подушечки. Почерк был крупный, с нажимом, буквы разной высоты, некоторые нарисованы с особым усердием. Он перелистнул к последней записи. Страница была немного помятая, словно её долго держали в руке. Там было написано: