убил и, разведя костерок, зажарил их на веточках. Под запекшейся коркой мясо было паркое, белое».
Летом сытые хариусы заходили в протоки и рукава со спокойной водой и там гуляли. Вода чистая, прозрачная, захочешь пить – любая лунка к твоим услугам, каждую рыбину видать: кажется – можно рукой схватить. Но хариус очень пуглив, заметит тебя на берегу – стрелой уйдет в тень. Спрячешься за куст, укутавшись от комаров, и вот потихоньку подкидываешь ему крючок с червяком. К самому носу подведешь, а он – юрк – и обойдет его брезгливо. И так случалось подолгу играть. Вот он перед тобой весь на виду, как в аквариуме. Поймаешь кузнечика, насадишь. Вмиг на всплеск слетятся рыбешки. Но тут же разочарованно отпрянут. Нет, и на кузнечика не берет. Стоит таежный июль – самый сытый для хариуса месяц.
Но все это было в далекие 1950-60 годы. Теперь и на Колыме реки не те. Уже во время перестройки судьба меня свела в городе Мышкине с Татаркиным, бывшим колымским заключенным. Он отсидел свой срок в лагере как раз на прииске имени Покрышкина, позднее переименованном в поселок Нелькан, а потом вольным там проработал до 1975 года. Затем, выйдя на пенсию, приехал на родину жены, в Ярославскую область.
– Теперь там все по-иному, – махнул он рукой. – На малых речках поставили драги для промывки золота. Ты видал, какой вода становится после драги – мутный, грязевой поток. А хариус любит чистую воду… Какая там рыба!..
Татаркин давно умер. Несколько лет назад я узнал нерадостную новость, что и «городское поселения Нелькан Оймяконского улуса в 2008 году прекратило свое существование». То есть с ним произошло то же, что и с сотнями наших среднерусских сел и деревень. У Нелькана, за болотом, осталось большое поле галечника, широко утыканное колышками с номерками – заключенное кладбище, как мы его называли, могилы которого я сколько раз ни пытался пересчитать – сбивался со счета.
***
…Весь весенний, серый день шел дождь. Под старыми обрубками ив бурлит по валунам городской, грязный ручей и, где впадает в Волгу, разливаясь, натягивается серым полотном, водит в воде затопленными, уже зазеленевшими ветками ивы. Старуха больная в избушке на волжском берегу умерла, и весь собрали её скарб и отвезли на свалку. Остался полиэтиленовый мешок со старухиной чистой одеждой и старое, вынесенное в сени одеяло. Дочка-пьяница хотела пожить в избушке и, побрезговав, вынесла вечером и бросила все это тряпье у ручья.