На клятой ерманской войне…»
Родная моя! Ты и ныне
Незримо приходишь ко мне.
Прохладную тянешь ладошку
К беде моей, к жаркому лбу.
«Не силься, родной… Понемножку…»
И я разгибаю судьбу.
Именно так всё и было – спасла мне бабушка руку, разогнула. А двое врачей, разрабатывавших сустав по всем правилам советской медицины, – не смогли, хотя и трудились над моей рукой изо всех сил: мускулатура щуплого подростка непроизвольно сокращалась, противодействуя новому потенциальному перелому. На своем собственном опыте я осознал тогда, что в беде спасают не ученые прописи, а здравый смысл и опыт народа.
И про «ерманскую войну» тут упомянуто не зря: тот же здравый смысл и великое терпение помогли моему деду по материнской линии, три года бедовавшему в немецком плену в годы Первой мировой войны, всё превозмочь, выдержать и вернуться на родину – чтобы снова жить, трудиться, растить детей. А ведь чего только не перенес мологский паренек за эти три года – и тифом болел, и по лагерям скитался, и неподъемные вагонетки с углем катал, и даже через обряд «децимации» прошел – то есть, через расстрел каждого десятого (так немцы наказали русских военнопленных, устроивших однажды на шахте забастовку). И вот – выжил Александр Иванович Ковальков, выстоял, перетерпел, победил смерть, махавшую своей гибельной косой совсем рядом…
Великое терпение народа, ты и сегодня подпитываешься верой в Божий промысел. А за что еще держаться русскому человеку? Не за «демократию» же, не за «правовое государство»…
ДЕД
К переднему краю, во мглу
Идут и идут эшелоны…
А дед мой в глубоком тылу
Солдатские носит погоны.
Он лучший сапожник полка,
Он шьет сапоги комсоставу.
Рука у солдата легка,
Обувка выходит на славу,
А служба идет да идет.
И всё-то у деда в порядке:
Ему от начальства почет,
Его навещают солдатки…
Ах, нет! – я ему не судья,
Я внук ему, жилка родная.
Зачем же так мучаюсь я,
Об этом опять вспоминая?
Зачем я спустя столько лет
Ищу оправдания деду?
Ведь он же не прячется, нет –
Он тоже тачает победу,
Он тоже препятствует злу,
Он тоже… Я всё это знаю!
…Идут эшелоны во мглу,
К переднему, страшному краю.
Мой литературный учитель Юрий Поликарпович Кузнецов, прочитав это стихотворение, упрекнул меня в жестокости… да и сам я порой испытываю чувство вины за то, что написал однажды эти строки. Кто я такой, чтобы осуждать кого бы то ни было, а тем более, собственного деда по отцовской линии? Разве мало грехов у меня самого? И что я на самом деле знаю об этой ситуации и о том страшном времени?