Слава Богу, до короткого замыкания дело тогда не дошло. Спасли меня собратья по перу, ярославские литераторы. Поэт-фронтовик Павел Голосов, на суд которого вузовское начальство отдало мою стенгазету, увидел в сочинениях студиозусов лишь обычное юношеское фрондерство, а относительно стихотворения «Кентавр» благодушно заметил, что его автор «даже изощрен». Вузовское начальство облегченно вздохнуло: ну, раз политической крамолы во всём этом нет, пускай творческая молодежь резвится себе на здоровье. Погрозив мне советской хворостиной, партком дал добро на выход в свет второго номера поэтической стенгазеты, а затем и третьего.
Ровно сорок лет прошло с тех пор. Сегодня, перечитывая своего «Кентавра», я вижу, что в этой пробе юношеского пера была поставлена серьезная проблема – проблема взаимоотношений творческих людей с людьми обычными. Всем образным рядом своего сочинения я стремился передать мысль, казавшуюся мне тогда открытием: каждый настоящий поэт всегда чужд окружающим его людям. Они видят, что он – «не такой», понимают, что он «думает что-то свое», и поэтому боятся его, гонят его и, в идеале, хотят уничтожить. Лишь поставив свое человеческое клеймо на круп кентавру, люди облегченно вздыхают и несколько успокаиваются.
В общем-то, я и сейчас так думаю…
***
Где-то город в сиянье огней
И девчонка… И, под руку с ней,
Ухажер, паренек невысокий.
Полон музыки, света, людей,
Брызжет смехом с ночных площадей
Этот город, родной и далекий.
Где-то есть он… А здесь – тишина
И наплывы тревожного сна,
И тоска по далекому дому.
А в окне только сопка видна,
Да заснеженный плац. И луна
Светит прямо в лицо часовому.
«Учебка» позади, я в войсках. Муштры и шагистики больше нет, зато лютует дедовщина. В маленькой заполярной части пять «дедов», два «черпака» и десяток «молодых», дня не обходится без зверского мордобоя – и, чтобы спастись, некоторые мои сослуживцы мочатся под себя. Начальник санчасти, добрая душа, увозит их в госпиталь, который переполнен такими же бедолагами.
Среди ночи меня будят и вместе с другим «молодым» гонят на задний двор, рыть яму под сортир. Мы вдвоем оказываемся на дне трехметрового рва, почти в полной тьме – и тут выясняется, что мой напарник, моложе меня на несколько лет, рыть не желает.
– А кто же будет рыть?
– Ты будешь рыть, за двоих!