Но однажды вечером Ханна вернулась домой, а Эрик сидит у подножия лестницы, прижав телефонную трубку плечом к уху, и накручивает на палец телефонный провод. В доме темно, горит только светильник над нижней лестничной площадкой. Ханна пребывала в приподнятом настроении после обсуждения рукописи с агентом и в легком подпитии после встречи с бывшей коллегой, но сразу сообразила: что-то стряслось. Неспроста муж нелепо сидит на корточках в коридоре. Причем в костюме и ботинках. Эрик закончил разговор, но трубку на рычаг не повесил, просто нажал отбой.
– Где тебя черти носят?
Он что, пьян? Она же утром предупреждала, что будет поздно. Ханна швырнула пальто на перила и с демонстративным спокойствием поинтересовалась, в чем дело.
–Элси пропала! Я уже всех обзвонил. Даже твоим родителям набирал, можешь себе представить, как они отреагировали. Домой она не вернулась. Братья понятия не имеют, где она. Толку от этой школы? Они ничего не заметили, никто даже не видел, как она ушла! В голове не укладывается. Дерут с нас такие деньжищи, уж могли бы поставить в воротах кого-нибудь…
– Успокойся. Ты заговариваешься.
– Она пропала, Ханна. Ты что, не понимаешь? Уже поздно, на улице темно, и никто не знает, где она.
На это Ханна кивнула. Что-то удерживало ее от паники. Маленькое чудо: Ашем благословил ее насущной холодной ясностью.
– В полицию звонил?
– Ты в своем уме? Ей четырнадцать!
Ханна наклонилась, положила ладонь на взмокший загривок мужа, большим пальцем нажала внизу затылка.
– Она вернется, – сказала Ханна и тут же поправилась: – Мы найдем ее.
С Товией Розенталем я познакомилась в августе 2008 года, в первый день в университете. Меня поселили в соседней комнате, но подружились мы только в конце семестра. Да и то – постольку-поскольку.
В первую – ознакомительную – неделю Товию упоминали часто в связи с матерью, порой называли «ненормальным». Другие студенты-историки его недолюбливали; на коллоквиумах и семинарах он выступал блестяще, но вел себя как мудак. Например, как-то раз заявил однокашнику, что глупость его «бездонна», а еще одной девушке сказал, что ее доклад «едва дотягивает до осмысленного». Вне занятий Товия держался особняком. Ни во что не вмешивался, тихонько учился. И когда стало ясно, что тусовки его не волнуют и упоминания о материных спорных опусах не задевают, большинство студентов, наверное, забыли о существовании Товии, а он знай сидел себе между стен книг и трудился, чтобы в конце концов стать первым на курсе.