Мой ответ, что это скворцы, сильно огорчил друга: было тяжело признать, что он посчитал за редких неземных созданий банальных скворцов, которые, как он полагал, знакомы ему с самого детства. Позднее он признался, что никогда не видел скворцов вблизи – только на пастбищах, издалека и в стаях, представляя их лишь как что-то невразумительно черное.
Если бы леди, открывшая лазоревку (иначе говоря, синюю синицу), или мой друг, засвидетельствовавший скворцов, продолжили свои птичьи изыскания, им открылась бы сотня других видов, с расцветкой не менее великолепной и повадками не менее оригинальными, а кое у кого – и более.
То же самое можно сказать и об изобилии книг на птичьи темы. Им вовсе не обязательно повторяться. Когда автор делает героями своего романа, научного или художественного, собственных друзей и знакомых, градус их привязанности вполне может снизиться или даже совершенно обвалиться. Конечно, это при условии, если читатель узнает себя в портрете персонажа, что вовсе не обязательно, ведь персонажи, что бы ни говорил мистер Стэнхоуп Форбс[3], не всегда суть продукты «чистого реализма». Но пока читатель смотрит на героя, в котором еще не факт, что признает себя, чувства автора к своему персонажу неизбежно изменяются. Если не стесняться выражений, это похоже на чувства мальчика к поедаемому апельсину. Что взять с высосанной шкурки? Нет, ни на секунду нельзя сомневаться, что в своем намерении выскоблить факты писатель испытывает к подопытным друзьям искреннюю симпатию, и в этом поиске он сродни портретисту. Мотивы его чисты, и перемена чувств здесь иного рода. Написав собственную версию портрета, автор глядит на нее и видит, насколько она лучше, насколько бесконечно интересней, нежели оригинал, и прежняя привязанность неизбежно меняется, в конечном итоге целиком доставаясь этой версии. То ли дело, когда мы любовно пишем портреты наших пернатых друзей. Даже повторяя их из книги в книгу, мы ни капли не рискуем обесценить свои чувства к ним. Наоборот, стоит нам перевести взгляд с портрета на оригинал, мы тут же видим, как жалок – с глаз долой, из сердца вон – плод наших самых искренних усилий. Как я мог не заметить эту игру цвета, эти грациозные движения, этот поворот головки – что общего у них с моей мазней; так, рисую заново! – зачин для очередного провала, очередной мазни, достойной украсить стены разве что чулана.