Евсеич, не отрывая носа от шахматной доски, проскрипел: «История не подтверждает такой уживчивости. Иначе нас было бы полмиллиарда светлоголовых».
Маренов ворвался в диалог «мудрецов»:
– На корабле иметь таких опасно… В народе практическая хватка слывет иудиной жилой, и в церквах им всепрощение – принеси куш и промышляй дальше! Теперь и палубу им?
– Всегда так было, – согласился Ребров. – Купцы на храмы отстегивали, а народ звал их мироедами… Конечно, и среди нас есть сшитые по разным меркам.
– Так, – Михалыч сделал удачный ход и переглянулся с Лейтенантом, который видел, чей на доске перевес, что Евсеич в затруднении. – Если Лацкой крепко сшит, то почему он феномен-америкашка, Коля? Не пойму.
– Он в метре от руля, он над твоей головой… Не чувствуешь – твоя беда, и весовая категория тебе не поможет, – Лейтенант отвечал тихо, как отпевал.
III
Желающих выступить поубавилось. Неожиданно объявился молчун – командир радиотехнического дивизиона капитан-лейтенант Романов. Человек из сухарей-технарей, которые головы не поднимают от аппаратуры, и разговоры у них все о ней. Когда его укусил «зеленый змий», тому же стармору Ляшенко пришлось немало воевать, чтобы оставить хорошего специалиста флоту. Битый профи, за которого не жалко и десять небитых.
Бросив телевизор, Романов подсел к столу и заговорил, улыбаясь в черные, как смоль, усы. Смугловатый, он мог сойти за цыгана, с прядями седины на когда-то черной голове.
– Конечно, они поднимутся выше нас… Обязательно. Они ничего не боятся. Разбойник даже взят в рай, и в церкви козыряют этим, прощая даже смертные грехи. На деле все грехи уравняли, ребята… Время строить свою реальность у тараканов и крыс.
– Так, что ли, Слава? – недоверчиво покосился Михалыч на начхима, не поднимавшего головы от доски, но, конечно, слышавшего все.
– Хрен его знает, товарищ военный… Христос учил не на русском, а переписчиков и переводчиков было много. Может быть, вовсе не разбойника подвесили, не душегуба… А мятежника за бедных и мытарей – как и сам Христос. Только Он душой озаботился, а тот телом человека, угнетаемого и забитого. В угоду кесарю в народе не любили смутьянов, казнили регулярно. Ответил, но по грехам ли? Небу виднее, кто он был.
Романов обратился прямо к Лейтенанту, сидящему в уголке у стола под иллюминатором: