Москва встретила нас настоящей зимой, за бортом какая-то серая муть, минус 12, небо стылое, низкое, всех оттенков свинцового цвета, по лётному полю ветер носит снежную крошку, а у нас, на юге, на Ставрополье, ещё сравнительно тепло, снег выпадал один разок в конце ноября, да и то сам испугался своей смелости и за день стаял.
Самолёт вырулил на стоянку, прекратил движение и остановил двигатели.
В салоне началась привычная суета: плевать хотел народ на призывы бортпроводников оставаться на своих местах до подачи трапа, все стали вставать с мест, одеваться, доставать с полок ручную кладь, мешая друг другу и толкаясь в проходе.
За окном иллюминатора, ёжась на ветру, привычно замельтешил обслуживающий персонал, встречающий воздушное судно и выполняющий его осмотр и обслуживание. К самолёту начала сползаться спецтехника, тележки для выгрузки багажа, а вскоре подали и трап.
Мы специально выбрали рейс из Минеральных Вод с прибытием в Шереметьево, откуда был наш вылет на Мале, чтобы не (терять времени) тратить время на переезд между аэропортами.
Пока всё шло чётко по намеченному плану, без осечек и задержек.
Наташа всю дорогу демонстрировала некоторую отстранённость, была серьёзна, задумчива и временами даже напоминала мне несчастную жертву нацизма, угоняемую на принудительные работы в Германию. Иногда я ловил на себе её изучающий взгляд, будто она старалась припомнить, кто я такой и откуда она меня знает, но как только я пытался встретиться с ней глазами, она лёгким наклоном или поворотом головы умело прятала свои за распущенными русыми волосами.
Всё это время я был отличником по поведению и образцом галантности и такта. Как акула-молот улавливает малейшие электромагнитные возмущения, в поисках спрятавшейся на дне океана добычи, так я угадывал каждое её желание и был всегда рядом и наготове. Она только поворачивала голову, а я уже знал, куда она посмотрит, она только поднимала ногу, а я уже знал, куда она её поставит, она только открывала рот, а я уже знал, что она сейчас что-то скажет. Если бы в эти минуты меня увидел Реджинальд Дживс, то сильно застеснялся бы своей неотёсанности.
Я чувствовал, что Наташа немного напряжена и опасался, что она может в любой момент вспыхнуть, ткнуть в меня, чем-нибудь по своей укоренившейся привычке и развернуть оглобли. Поэтому был предельно осторожен и старался больше помалкивать, как говорится «думал дважды, прежде чем ничего не сказать», поскольку любое изречение, при желании можно истолковать двояко и совсем не в том свете, что ты себе представлял.