Утром я в приподнятом расположении духа прибыл в расположение иранской сборной. Из всех подопечных худо-бедно изъясняться по-английски могли лишь несколько тренеров, да ещё пара ладненьких и по-европейски подтянутых ребят-пловцов. Борцы все поголовно обладали столь свирепым видом, что у меня сперва вообще возникли сомнения в их способности говорить. Гимнасты же оказались совсем детьми и лишь что-то детскими голосочками лопотали на фарси. Так что клиентов у меня было минимум.
Откровенно говоря, показалось, что при таком раскладе толку от меня будет немного. К счастью, я ошибался, ибо оказался весьма востребован в качестве связующего звена между внешним миром и моими иранцами, которых никто кроме меня не понимал (таки сказался богатый индийский опыт). Их условный английский я либо переводил на нормальный, либо на русский.
Мелкой возни и микрозадач сыпалось в течение дня немало, но возникло и несколько забавных эпизодов, стоящих отдельного упоминания.
Первая проблема возникла в первый же вечер моей иранской эпопеи: по возвращении из плавательного бассейна в гостиницу выяснилось, что один из ведущих пловцов, надежда плавания всея Ирана, потерял пропуск. Сие означало сложности с допуском на спортивный объект на следующее утро и, соответственно, угроза пропуска квалификации. Пришлось брать самого виновника и его тренера и в ночи ехать в находившийся на Новом Арбате аккредитационный центр, где предстояло оформить новую аккредитацию нашему «потеряшке».
По прибытии нас встретило несколько волонтёров, преисполненных желания помочь. Когда выяснилась национальная принадлежность «клиента», ребята обрадовались и сказали, что в их смене как раз имеется (о, чудо!) специалист с фарси. Кто-то мигом метнулся за ним, и из недр помещения появился искомый переводчик. На его форме, которая, как и обещали организаторы, была роздана всем волонтёрам, гордо красовались наклеенные подписи «английский» и «фарси».
Молодой человек робко приблизился к нам и, подбадриваемый товарищами, окружившими нас плотным кольцом, начал что-то говорить. Мои иранцы радостно на него смотрели, вежливо улыбались и даже время от времени кивали в такт звучавшему монологу. Речь продолжалась минуты три, человек порой запинался, с очевидным трудом подыскивая слова, но продолжал мужественно продираться сквозь лингвистические препоны.