Вечером Михаил снова собрал всех новоявленных родителей в ДК, еще раз объяснил им все правила эксплуатации.
– Говорил же, никаких украшений! У них, просто говоря, аллергия. Эти сережки к ней прямо прикипели…
Женщина, взявшая Катеньку тогда в ДК, не спешила признавать вину:
– А чего? Сережки от прабабки еще остались! Чистое золото! Чего?
Если до этого Михаил, когда Катеньку отключили и увезли, обещал женщине замену, то сейчас подумывал сказать, что свободных экземпляров больше не осталось.
– А если не детобот, скажем, – спросили с заднего ряда, – а родитель выйдет из строя? Ну, помрет то есть?
– Может, кто местный заберет. Или отключим экземпляр и вывезем.
Михаил окинул взглядом людей и сменил тему:
– Рассказывайте: какие еще странности обнаружились?
«А у нас», «у нас», «а у меня», – начали хвастать сельские друг перед другом.
Женька мог плавать без задержки дыхания и голыми руками доставать рыбу. Валерия могла делать уроки без настольной лампы, потому как ее голова выдавала не меньше трехсот ватт мощности. Лева заменил собой давно сломанное радио. Кузя болтал с животными и птицами: уже спас корову из пруда и куриные яйца от воришки. И много чего еще сказали.
Целиковская просидела все собрание в молчаливом удовлетворении, подошла к Михаилу после всего:
– А Степа наш – без всяких там. И хорошо, хорошо! Самый обычный ребенок.
Пухлый светленький Степа, с правым мутно-зеленым светящимся глазом, не прикрытым силиконовыми веками, ждал мать на улице и, стоило Михаилу выйти вслед за ней, подбежал:
– А можно, дядя Миша, я буду вам письма писать? – спросил он и ткнул в нагрудный жетон на своей футболке: – На кор-по-ра-тив-ну-ю почту.
Михаил поглядел на мигающий огонек его глаза, погладил детобота против синтетических волос.
– Пиши, если хочешь.
Уходя, Михаил обернулся на Степу, тот быстро-быстро замахал ему ладошкой.
Леночка проводила Михаила до машины, все трещала что-то про то, что дети должны теперь будут массово начать участвовать в разнообразных проектах, развивающих их новую малую родину.
Михаил попрощался с Леночкой сжатым в воздухе кулаком – жестом всяческой поддержки и одобрения, сел в машину и медленно поехал по улицам села.
Детоботы, завидев черную глыбу его машины, бросали все и выбегали к дороге, махали Михаилу вслед тем же быстрым движением ладони, как прежде Степа, словно этот жест им был заложен одинаковым, одним на всех.