Но дождливыми каплями заморосили серые будни. Золотой наряд сентября почернел и уже не казался таким привлекательным. Темное небо октября отражалось в грязных ноябрьских лужах.
Инга не хотела расставаться с одеждой, в которой она пришла с мамой в приют. Но ей настоятельно рекомендовали отнести вещи на стирку. А затем выдали поношенную одежду, которую привозили, как гуманитарную помощь в больших коробках. В выцветшем платье без одной пуговицы, но с уродливым воротником, в заштопанных колготках Инга выглядела ужасно. Ее соседки по комнате одевались гораздо лучше, видимо первыми ковырялись в коробках. Они не взлюбили Ингу с первого взгляда и стали дразнить обидными прозвищами. Здесь всем давали прозвище. В такие моменты Инга, закрывая заплаканное лицо ладонями, сворачивалась в клубок как еж, расставляя по сторонам острые иголки. Обидчики были повсюду. Подруг она здесь не искала. Их здесь и не могло быть, считала девочка. Никого не подпуская к себе ближе чем на метр, Инга выживала в одиночку.
Она ненавидела время завтраков и обедов, потому что приходилось вместе со всеми сидеть за общим столом в вонючей столовой. Как здесь вообще можно есть? Каши представляли собой некую разваренную жижу, а в стакане с компотом иногда плавали мухи. Не прикасаясь к тарелкам, Инга осторожно брала кусочек хлеба, как делали другие и ела его украдкой.
С начала сентября в приюте начинались школьные занятия, которые Инга иногда пропускала, потому что было скучно и хотелось лечь на парту и уснуть.
Осень длилась долго. Последние сырые листья лежали у холодных подножьев деревьев. Стоял колкий мороз, но природа не торопилась посылать с неба снежные хлопья.
Осенние месяцы шли друг за другом, но мама так и не вернулась за Ингой. Однажды девочка выбежала во двор приюта в слезах от обиды и услышала сквозь ветер и скрип дубов чей -то жалобный писк. Он то появлялся, то затихал, а иногда Инга слышала его очень громко. С любопытством она следовала по звуку и никак не могла разобрать откуда он доносился. И вдруг звук и вовсе исчез. Будто и не было его, а только выл осенний ветер. Быть может это был писк мышей, которые собирались укрыться на зиму под полом или на чердаке старого приюта. Детские сапожки ступали на грязные опавшие листья и от них исходил тихий шорох. От холода девочка нехотя вернулась в мрачное здание. Здесь все до мелочей ее раздражало: несвежий воздух, пропитанный сыростью подвалов и прогнивших половиц, гул детских и взрослых голосов, недобрые взгляды, вонь из столовой. Как же ей хотелось сбежать отсюда, но как? Ворота приюта всегда были заперты на ключ.