Я смотрела прямо в карие глаза Дэвида Голдмана. После моих слов он будто резко расслабился и отбросил все свои эмоции. В нем осталось только ошеломление. Мои слова оказались встряской для его бешенства.
Я же пожалела, когда адреналин спал, и моя голова обрела ясное сознание. Я поняла, что ляпнула непозволительное, а ведь могла сдержать свою ярость и спокойно все объяснить своему боссу, который имеет полное право знать, куда я отлучилась в рабочее время. Но я так не умею. Как и господин Голдман. Теперь мы оба внутри себя переживаем и жалеем о сказанном. Но я сильнее, поскольку мои слова оказали большее воздействие на состояние господина Голдмана – они для него стали потрясением. Я опустила глаза, понимая, что уже поздно что-то менять.
Кажется, я теперь безработная с этой секунды.
Мои предположения рассеялись, когда господин Голдман после нескольких секунд молчания и раздумывания хрипло произнес:
– Иди работай и больше не делай так.
Как? Не опаздывать и не игнорировать его звонки? Или не повышать на него голос и называть черствым? А может все сразу. Сколько всего непристойного я сотворила за сегодняшнее утро, что от осознания меня наполняет стыд.
Господин Голдман вернулся к своему столу, а я, воспользовавшись тем, что он отвернулся, быстро покинула кабинет, в котором начала задыхаться. Я прижалась спиной к двери и выдохнула. Ноги дрожат, а руки похолодели. По затылку словно молотком бьют, а сердце готово вырваться из груди.