Рассуждение Болтански наводит нас на размышление о том, как определить, что является для художников документом. Если это не газетная вырезка с фотографией и не найденное изображение, то что оказывается важным в этом определении? Как то или иное изображение, предмет, история наделяются документальным статусом?
Очевидно, что есть подход историков, основанный на доверии как устным рассказам и свидетельствам, так и собственно документам (выписки, справки, личные дела), то есть материалам, которые хранятся в архивах и позволяют установить достоверность того или иного события. Но что мы можем назвать документом в современном искусстве?
Здесь вспоминается история, рассказанная Патриком Модиано в книге «Дора Брюдер». Герой находит фотографию девочки, погибшей в лагере Аушвиц в 1941 году. В процессе своего расследования он выясняет, что, сбежав из приюта, она не сразу оказалась в лагере, и решает выяснить, где же она была несколько дней. Он обращается к архивам и документам, чтобы установить возможное место, где находилась девочка. Однако в конце книги герой приходит к выводу, что он должен отказаться от дальнейших поисков, оставив ей несколько дней свободы, о которой никто не узнает. Интересно здесь то, как меняется статус документа, – чем-то это напоминает стратегию Болтански. В самом начале фотография, найденная на блошином рынке, становится отправной точкой, фиксирующей, что Дора Брюдер находилась в определенное время в определенном месте. В дальнейшем, по мере развития детективного расследования, герой все больше погружается в архивную работу. Однако в конце оказывается, что та, первая фотография больше не наделена документальным статусом, а превратилась в поэтический образ, уже не фиксирующий присутствие Доры, а, скорее, символизирующий ее отсутствие и ее право на тайну.
Мы видим много общего в этих двух примерах, художественном и литературном. Это общее заключается в сходном отношении к материалу. Во-первых, статус материала изменяется в зависимости от цели, которую преследуют авторы. Согласно их задачам и Болтански, и Модиано направляют наш взгляд то на конкретность изображения, то на его символическую образность. Во-вторых, в обоих случаях фотографии рассматриваются как побуждение к разговору, который выходит далеко за их физические рамки. Для Болтански они – трамплин для погружения в пространство Памяти и Смерти, а для Модиано – возможность размышлять о том, где этические границы погружения в чужую жизнь.