!»
2.
C гораздо большей серьезностью, как видно из предлагаемых ниже работ, автор относится к актуальному (по понятным историческим причинам) «вопросу о Пушкине» как символе патриархальной имперской русской культуры, навязываемой российским государством другим национальным традициям с помощью различных идеологических институций и риторических техник. Так, лучшим иконическим выражением орудиальности (weaponization) Пушкина автор считает построенный в 1943 году на деньги, собранные известным писателем-пушкинистом, истребитель «Александр Пушкин» (этому эпизоду в истории пушкинского культа посвящена первая глава предлагаемой книги). В научной сфере «пушкинский вопрос» сейчас решается многими авторами путем поштучного извлечения и о(б)суждения элементов пушкинской имперской идеологии, примеры которой они находят в его произведениях от «Кавказского пленника» и «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях» до «Полтавы», «Клеветникам России», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» и, скажем, эпиграммы на Фаддея Булгарина «Не то беда…».
Все эти справедливые рефутации Пушкина хорошо понятны и близки автору, но из духа противоречия, свойственного его профессии и воспитанию, он попробовал подойти к проблеме ошибок национального поэта с недостаточно принципиальной, на наш взгляд, стороны – не как прокурор, а просто как заинтересованный наблюдатель, пытающийся разобраться в хитросплетениях сложного культурного движения, эпонимом которого стал певец Людмилы и Фонтана. Автор, конечно, согласен с тем, что создатель «Полтавы» и «Медного всадника» был и считал себя имперским поэтом (как Овидий, Гораций и Катулл были поэтами и трансляторами идей Римской империи), но, по мнению моего друга, патриархальность и милитаристская имперскость поэта преувеличиваются как их сторонниками (по словам одного из самых оголтелых, «если этому взводу нужен взводный, то он есть: Пушкин»), так и противниками, манипулирующими литературными фактами и игнорирующими (депроблематизирующими) важные творческие и историко-культурные нюансы. Соответственно, по мнению автора, гораздо интереснее на данном историческом этапе является не пассивное собирание забытых суждений и вестей о поэте (последнее, впрочем, бывает веселым и стимулирующим, как показано в двух его шутливых главках об остротах Пушкина, Фрейде и великодержавном национализме), не очередная попытка воскресить «живого», «хорошего» Пушкина (еще один рассматриваемый в книге миф, лежащий в основании культа поэта как национального призрака), не новый субъективистский опыт создания «моего Пушкина», осмеиваемый в главе о «киевском мифе» в русской пушкинистике, и не абстрактно понятая (о)деколонизация Пушкина, нередко выражающаяся в списке его идеологических недостатков, о которых нужно непременно предупредить читателя и студентов, но устаревшее, на мой вкус, прочтение его творчества в актуальных для него постоянно менявшихся историко-культурных и эстетических контекстах.