И музыка во сне - страница 2

Шрифт
Интервал


Проливалась вода, пробегала по траве. Шарль собрал пыльцу с теплых лопаток, обнаруживая забитым носом забытые цветы. И мысль. Уже вторник, день другого порядка, как иного смысла. Не успеет она, Жоржи-Жеманница, усвоить сухой круассан. Прекрасная была ночь, на такую забывают гасить ароматические свечи, хилое пламя которых пытается выпрыгнуть из вырытой им же ямы. Валяются, к слову, в стороне очки, приветом из будущего. Ведь приходит она, Жоржетта, но приходит она в ином облачении. И это по вторникам. Зовут Адель с длинной ь. Она, заморочив юное тело кашемировым секондом – бежевым но и черным порой – отсуровив глаза до степени очей – как правило карих – выбрав щелочку между страницами почившего автора – обычно 55-56 и 120-121 – держа подмышкой взбалмошного кота – тут как бог пошлет – придерживая по-уличной привычке шляпу – она тебе как раз замечает Шарль – звеня сумкой-самобранкой – там всегда белое сухое – молча – к чему слова – наведывается из своего райка.

– Ты рад? Шарло?

– Тем и жив, редконебесная моя.

– Как я отвыкла, какой февраль загроупил меня.

– Подлец охоч до молодых вёсен

Тут подкручивает ус вышеупомянутый и сбегает по лестнице.

– Я боюсь, что вернусь однажды не я, а одно захудалое тело и голодный сквозняк

– Не говори так

– Прости, наверное, я устала

– Конечно.

Он прощает, пускает пару колец. Адель долго зачитывает список мучных слов, сегодня на М: мизогиния, мантра, миграция, миноритарный, микропластик, мальтодекстрин, маклер, маскулинность, миропорядок, ммм – на звуке ее ловит Шарль – Мы? – Не поднимая взгляда улыбается, вскидывает левый краешек рта. Просит снять с нее хотя бы пальто, чтобы не запылить комнату. Руки неловко всплывают из карманов. Она сидит на стуле, как сидел бы оловянный солдатик, касаясь одной лишь ногой расплывчатого сиденья. Шарль пускает клубы. Наделенный её именем звук трижды наполняет воздух. Воздух воспевается и молчит в ответ. Она переводит суверенное воображение к давнему случаю, поднимает, сдувает время. О, Шарлекино, когда еще станет нам счастливо? В каком краю под диким виноградом нам постелит упрямая судьба… Он прикармливает ушки о двух проколах итальянской мелодией. Вместе с котом мурлычет она. На столе герань, под геранью кружка, в кружке чай, под чаем блюдце, в блюдце крошки, за крошками салфетка с бледным поцелуем. Шарль ставит под упрямое “дурак-дурак” салфетку в рамку, и солнечные зайчата брыкаются на измученном лице Адель. Без ясной на то причины проскальзывает поцелуйчик, стоит сослагательно, прорабатывается, убегает. За окном кричат свежие новости, новые тиражи, мальчишки в старых штиблетах просят двадцать су. Шарль набирает полные щеки дыма. Ты же моя упущенная поездочка, моя невиданная англичаночка, мой гостинчик-августинчик. В зависимости от века они идут в кино или смотрят дома, после несправедливой смерти героя он долго умывает щекастыми поцелуями ее чернеющие черты. Треть часа они немы. Она плачет в себя, а Шарль, затабачившись, разглядывает темноту. Проектор откашливается в последний раз.