И отчего-то так кольнуло это, обожгло теплым – как домой придешь. Как будто она, вот эта незнакомая смешная старушка со светло-лисьим рыжеватым каре, представляет, где у него дом, как он придет туда, поставит свои смешные коричневые чёботы под табуретку в прихожей, а на плиту – чайник.
А еще как будто бы знает, что он теперь дома один. С лета, получается, не привыкнет никак. С июля.
– Спасибо. – Он кивает женщине, она маленькая еще, едва до плеча достает, хотя и он с возрастом сделался ниже ростом, утоптался, как говорят.
Забирает пенсию, чувствуя потом спиной, что как-то нечестно будет не дождаться теперь ее: она подняла, она побеспокоилась, а он что?
И стоит на улице, у выхода, делая вид, что сигареты ищет, хотя никогда не курил. И вот выходит она – быстрая, юркая; не похожая так на жену, какой она была в последние годы (хотя об этом лучше не думать, он пытается). Шура его не виновата ни в чем, и что матом на него, случалось, что он – матом, не виновата.
Гад был, если подумать. Хоть в чем-нибудь обязательно был гад. По мелочам пилил: что газеты не вынула из почтового ящика, что оладьи подгорели.
А эта, юркая, проходит мимо, будто он и не стоит здесь.
– Эй. – Он не уверен, он пробует слова. – Может, провожу тебя? Мерзость вон какая под ногами.
В декабре, и верно, соль, песок и снег смешались, вот он чёботами и месит.
– А тебя самого кто потом проводит?
– Ну ты и проводишь. Я тебя, ты меня. Вот так.
И стесняется, как будто в шестнадцать лет, но если правду сказать – то в шестнадцать лет так не стеснялся.
Потом Иринка спросит: «Папа, господи, вот кого ты нашел, что же тебе в семьдесят лет покоя нет, зачем это нужно?» Он поймет это так – что, мол, в ней такого есть, почему нужно было обратить внимание, хотя она немолодая, неженственная, просто случайная? А вот что: она шустрая, да, шустрая, и так захотелось объяснить, что палочка – случайность, ничего больше, с венами на ногах что-то случилось, но это скоро пройдет, и тогда он станет как она.
А раньше, раньше-то – ух, разное было! И на дачу пешком ходил, нарочно не ездил на электричке, чтобы с бабками, цветами-рассадами, тележками-бутылками не трястись. И ходил, и не уставал.
Это сейчас что-то сделалось.
– Так что, провожать идешь?
Оказывается, что Алевтина – так ее зовут, вроде так звали и врача в детской поликлинике у Иринки, но не вспоминается точно – живет через несколько домов. Он мнется у подъезда.