Дверь распахнулась. Не глядя, Жрица начала быстро путешествовать пальцем по страницам романа.
Чистейший яд, источаемый языком гадюк, начал стремительно распространяться по коридору. Жрица открыла глаза. За дверью ее ждал одновременно и рай, и ад.
Одну ее щеку ласкало дыхание холодных вод райских рек, а другую обжигал поднимающийся кверху жар адского пламени.
Одна часть мира, скрытого за дверью, пылала в огне, а другая была холодна и прозрачна как лед.
– О, Жрица, рожденная Евой и вскормленная Лилит, – на ломаном турецком произнес старик в мантии, представший перед ней. Лица его было не видно, но борода доходила до самого живота, а в руке он держал коричневый посох, похожий на факел, который, казалось, вот-вот вспыхнет. – Из семи рожденных демонов пятерых убить, одного бросить на произвол судьбы, а другого вскормить.
Пугающий образ старца отражался в алых глазах Верховной Жрицы.
– Зачем убивать, если можно просто наказать? – спросила она, и Тора в ее руке запылала. – Разве бросить на произвол судьбы не будет более жестоко, чем предать смерти?
– Придется это сделать, иначе жить тебе вечно, – ответил мудрец в мантии. – Ты рождена смертной, разве ты не хочешь и умереть как смертная?
– Конечно, хочу, – отозвалась Жрица, и слова обожгли губы. Она уже собиралась запустить свой раздвоенный язык в его разум.
– Ты бросишь не демона, которого породишь, а Азраила, что явится за твоей душой в будущем. – Из навершия его посоха вдруг вырвались языки пламени, и Жрица прищурилась. Казалось, старец стоял посреди рая и ада одновременно. – Если ты хочешь умереть как смертная, то должна бросить этого демона.
– Что будет с тем демоном, которого я вскормлю?
Жрица не заметила ядовитой улыбки, заигравшей на устах старца.
– А этим демоном в будущем станешь ты сама.
Во тьме скрывался кое-кто еще.
Тьма жила в его сердце, в его глазах, в его душе. Тьма обволакивала его руки, держащие весы. Тьма скрывала испачканные чернилами пальцы автора романа, который произвел на свет этого человека. Он сидел на ворохе хвороста в непроглядной чаще леса и внимательными, но чрезвычайно опасными синими глазами буравил весы перед собой, пока дым от потухшего костра рассеивался повсюду будто серый призрак.
Он долго не снимал рук с весов, пытаясь привести их в равновесие, но ничего не выходило. Его движения были настолько нечеловечески медленными, осторожными и вымеренными, что это наводило ужас.