Я была невысокой, миниатюрной, с длинными каштановыми волосами, голубыми глазами, курносой – на меня часто смотрели другие ученики. Девочки обычно сначала считали меня соперницей, боялись, что я уведу у них парней. Мне было легче общаться с мальчиками, они, как правило, были дружелюбнее.
Люди всегда говорили, что я была самой красивой девочкой в школе, но мне никогда так не казалось. Я была худой, почти что тощей, даже если я и была симпатичной, как говорили окружающие, мне хотелось представлять собой нечто большее. Я чувствовала себя любимой и защищенной только в кругу семьи. Мы все были близки, поддерживали друг друга; с ними я чувствовала стабильность.
До брака моя мать была фотомоделью; после же она полностью посвятила себя семье, а я, как старшая, должна была помогать ей заботиться о младших детях. После меня родились Дон, он на четыре года младше меня, и Мишель, моя единственная сестра, на пять лет младше Дона. Джефф и близнецы, Тим и Том, на тот момент еще не родились.
Моя мать была слишком застенчивой, чтобы это обсуждать, так что мое половое воспитание прошло в школе, когда я была в шестом классе. Несколько ребят передавали друг другу книгу, которая снаружи выглядела как Библия, но внутри были картинки, как люди занимаются любовью.
Мое тело менялось, во мне просыпались новые чувства. Иногда на меня засматривались мальчики в школе, и как-то раз кто-то стащил фотографию, на которой я была в обтягивающем свитере с горлом, со школьной Доски почета. Но я все еще была ребенком, стыдящимся своей сексуальности. Я грезила о французских поцелуях, но когда мы с друзьями дома играли в «бутылочку», мне требовалось полчаса, чтобы собраться и позволить какому-нибудь мальчику поцеловать мои плотно сжатые губы.
Мой папа, сильный и прекрасный, был центром нашего мира. Он был трудягой, защитил в Техасском университете диплом по бизнес-администрированию. Дома он был строгим командиром. Он твердо верил в дисциплину и ответственность, и мы с ним нередко сталкивались лбами. В тринадцать лет я стала чирлидером, потому что это был единственный способ убедить его отпускать меня на игры в другие города. Иначе ни слезы, ни уговоры, ни мамины доводы не имели никакого действия. Если он устанавливал какие-либо правила, оспорить их было невозможно.