– Пора признать, что это предел, – с сожалением сказал я. – Тригруиновые частицы перемещают в будущее мелкие частицы, но они не способны сохранить их в исходном состоянии.
– Ты чего?! – возмутился Макс. Надо сказать, он с самого начала фанател от нашего прорыва. – Уверен, мы ещё не всё попробовали. Наверняка выход есть!
Я же относился к проекту более флегматично, ничего особого не ожидая. Наверное, поэтому именно я и оказался в проклятущем туннеле: Борисовна очень уж симпатизировала одержимости Макса. Ей нужен был такой исследователь, готовый годами жить на работе, лишь бы добиться результата.
– Иногда выхода нет. Некоторые открытия приводят к тупику и это нормально. Смирись, пока не зациклился на результате. Результата не будет.
Мы тогда крупно повздорили. Макс обиделся на меня за то, что я не верил в наше дело, не горел им. А мне уже просто хотелось домой и забыть о дурацких тригруиновых частицах. Честно говоря, я думал о том, что лучше бы мы их не открывали.
Чтобы развеяться, я пошел прогуляться по длинным коридорам лаборатории. Ночью здесь было необыкновенно тихо и прохладно, как в некоем каменном лесу. Я неспешно ходил, прислушиваясь к эху своих шагов и невольно думал о работе, и тех бесчисленных разочарованиях, которые мы с Максом постигли за последние недели бесплодных испытаний.
Когда проходил мимо туалетов, я услышал грохот, как будто в одной из кабинок кто-то уронил ведро. Я зашёл внутрь и огляделся. Никого. Собирался уходить и заметил, что дверца одной кабинки тихонько шатается. Подумал, вдруг ещё кто-то, кроме нас, задержался в лаборатории, да ему поплохело в сортире.
Постучал в кабинку, предупредил, что сейчас зайду. Не услышал отклика, толкнул дверь и сходу обалдел. Передо мной стоял я сам, только какой-то другой. Более серьезный, сосредоточенный, более нахмуренный и суровый, с обросшей бородой и всклоченными волосами, как будто месяца два, а то и больше, вообще не прикасался к своей шевелюре.