– говорилось в продолжении. Струящаяся талия, наконец, меня насторожила. Самиздат что ли какой? Нет. Издатель – информационное агентство «ЭКС-пресс», Нижний Новгород. Тираж сто тысяч экземпляров. Согласно выходным данным, перевел роман астраханский литератор и полиглот В.Л. Пузатов.
«А сензала ведь остается сензалой!»
– кричали страницы. Что еще за сензала? Полезла в словарь. Нет такого слова в русском языке. Португало-русский словарь сообщил, что senzala – это жилище негров-рабов. Ладно, буду знать. Но дальше – больше.
«Мизерабельность бесправия не прикроешь фиговым листом внешнего декора!»
Что за черт? На мгновенье усомнившись в рассудке Бернардо Гимараенса, я ринулась искать другой перевод «Рабыни Изауры» и – спасибо переводчику К. Комкову – выдохнула: бразильский классик про животный процесс пережевывания и струящихся Венер – не писал. А пассаж про сензалу и мизерабельность бесправия означает следующее: «Из-за этого лачуга не перестанет быть тем, что она есть на самом деле».
Дальше привожу параллельные переводы (сохраняя авторскую пунктуацию).
В. Пузатов: «Неустанно топтал, попрыгунчик дамский и вертопрах, своими наваксенными штиблетами не только собственную супружескую верность, но и беззащитное сердце жены».
К. Комков: «… ежедневно терзал сердце своей несчастной супруги распутством и безнравственностью».
В. Пузатов: «Медовый месяц, как и резинка на штанах, не тянется до бесконечности».
К. Комков: «…неужели ты думаешь, что медовый месяц длится вечно?»
В. Пузатов: «… мысли Леонсио роились вокруг Изауры как мухи, садясь ей то на лицо, то на шею, то на плечо, то еще куда-нибудь, не стесняясь».
К. Комков: «… воображение его было занято исключительно Изаурой».
В. Пузатов: «Но вскоре, как бы по заклятию невидимой ведьмы, варившей на берегу реки забвения колдовскую траву судьбы, все они устремились, каждый случайно, в залу».
К. Комков: «После завтрака они разошлись, однако, по привычке, все направились в гостиную».
В. Пузатов: «… и симпатичный помидор ее лица покрылся спелой краснотою. Из прекрасных очей посыпались молнии под аккомпанемент нежного грома ее голоса».
К. Комков: «…щеки ее стали пунцовыми, глаза метали гневные молнии».
В. Пузатов: «Посетитель с кряхтением полез в обширный карман своего еще более обширного сюртука и извлек оттуда грязными сальными пальцами еще более засаленный лоснящийся кошелек, пухленький, как хорошо откормленный поросёночек… Леонсио при такой увертюре слегка поник и, с потаенной брезгливостью приняв кошель, как жабу, еще не отсохшую от грязи, и не пытаясь заглянуть в его утробу, возложил на стол сей двусмысленный дар. Мечтательными платоническими глазами уставился он в потолок, вымысливая какой-нибудь поуклончивее ответ».